жизни. Их покрывает сетка синих вен. Эта сетка походит на линии на картах, которые я бросила на заднее сиденье, когда подобрала женщину. Ей, скорее всего, за семьдесят. Если бы девушку не убили, наверняка ей было бы сейчас столько же. Возможно, эта старица слышала что-то о том происшествии: слухи о подобном разошлись бы среди всех жителей Негева и страшно бы их напугали, а услышав о таком, уже не забудешь. Пожалуй, для начала стоит спросить ее о здешних краях и узнать, давно ли эта женщина живет здесь. А потом можно постепенно перейти к расспросам о том случае. Однако слова не желают выходить у меня изо рта, и между нами по-прежнему висит тишина, такая же бесконечная, как безмолвный пейзаж вокруг. Молчание властвует над нами, пока женщина вдруг не просит меня остановиться, что я и делаю. Она выбирается из машины, но перед этим смотрит мне прямо в глаза. Затем она молча удаляется по проселочной дороге, забирающей влево, – если ехать по асфальтовому шоссе, эту тропинку и не заметишь. Невозможно представить, чтобы она куда-нибудь вела. Старушка идет по тропе и без следа пропадает среди песчаных холмов, а я отправляюсь дальше, остро ощущая ее отсутствие на пассажирском сиденье. Меня охватывает сожаление: я так и не осмелилась спросить ее о происшествии. Какая же я неловкая! Ведь это же она – не армейские музеи, не поселения и архивы. Старушка могла знать подробности. Они помогли бы мне узнать события такими, какими их пережила девушка, и приблизиться ко всей правде. Чем больше я удаляюсь от женщины, тем лучше понимаю свое положение и тем больше сокрушаюсь. Вдруг я торможу и разворачиваюсь туда, откуда ехала. Достигнув места, где старушка вышла, я останавливаюсь на обочине и ищу в картах, есть ли в конце дороги, уходящей влево, какие-нибудь поселки или деревни, куда могла бы направиться женщина. Однако я не нахожу там никаких населенных пунктов. На израильской карте далеко за этой улицей изображена только россыпь одиноких точек – они указывают, что там площади для военных учений и стрелковый полигон. Выбравшись из машины, я пересекаю дорогу и встаю на проселочную тропу, по которой побрела старушка. Я надеюсь обнаружить хоть что-то, что приведет меня к ней, но, пройдя несколько шагов, вижу за холмами только новые возвышенности. Тогда я пытаюсь прикинуть, проедет ли по этой тропе моя машина – наверное, я справлюсь, если вести очень осторожно. Вернувшись на шоссе, я веду машину по проселочной дороге среди песчаных холмов, и вскоре она приводит меня к месту, совершенно не похожему на всё, что я видела прежде. Посреди желтых склонов вдруг явились акации, терпентинные деревья и тростник – без сомнения, здесь находится водный источник. Меня тянет к нему, и я не сопротивляюсь этому желанию, хотя знак поблизости и предупреждает, что это военная территория. В секторе B такое часто видишь. Приблизившись к деревьям, я останавливаюсь, вылезаю из машины и подхожу к ним. Кругом царит жаркая гробовая тишина. Однако стоит ногам коснуться песка, меня охватывает страх, и я стараюсь идти как можно осторожнее, ступать как можно тише, не в силах замечать ничего вокруг – только то, что под ногами. Вдруг я замечаю что-то на песке, подхожу ближе и наклоняюсь: это патронташ. Подняв с земли, я подношу его к лицу, чтобы разглядеть как следует, и вдруг в нескольких метрах от меня среди деревьев показываются верблюды. Они замирают и смотрят на меня, и я тоже замираю, не понимая, что верблюды делают здесь, на полигоне. Два верблюда справа отворачиваются и бегут к ближайшим кустарникам с таким изяществом, будто они составляют с песком одно целое, и исчезают среди растений. Оставшиеся четыре верблюда тоже удаляются по песку, который заглушает их шаги. За теми же деревьями я вижу еще несколько спрятавшихся животных. Я поднимаюсь и, по-прежнему не выпуская из правой руки патронташ, направляюсь к машине – пусть верблюды пасутся в покое. И тут среди этих просторов я замечаю солдат. Они молча стоят и смотрят на меня. Меня обдает горячей волной, и по телу начинает струиться пот. Нужно немедленно успокоиться. Волнение ничего не изменит. К тому же у меня в руке патронташ. Я разжимаю пальцы, и он бесшумно падает на песок. Нужно спокойно, без паники вернуться к машине, не обращая внимания на военных, – но тут один из них кричит, приказывая стоять на месте, а другие целятся в меня. Сердцебиение яростно отдается эхом в голове, тело немеет. Наверное, когда моя маленькая белая машина въехала на военную территорию, она не могла не вызвать подозрений. Военные, наверное, позвонили в полицию, а у тех есть право получать какие угодно данные – например, установить личность владельца маленькой белой машины; вот они и узнали, что автомобиль принадлежит палестинскому прокатному агентству в секторе А и арендовал его мужчина тоже из сектора А, а не женщина, в которую они сейчас целятся. Надо успокоиться. Я всё преувеличиваю. Да, преувеличиваю – как всегда. Жвачка. Где она. Надо успокоиться. Я тянусь рукой к карману, чтобы достать жвачку.
И вдруг руку и затем грудь словно ожигает пламя, и следом раздаются далекие звуки выстрелов.
