звать 33-й строфой, находятся на об. лист. 13 и на об. лист. 17. Пресловутая помета находится на лист. 13 об., но исследователи впали в странную и смешную ошибку, утверждая, что те стихи, что датированы здесь 16 августа 1822 года, являются 33-й строфой 1-й главы «Онегина». На самом деле прошу вспомнить приведенный выше текст этой строфы и сравнить с ним следующие наброски.
За нею по наклону гор
Я шел дорогой неизвестной
И примечал мой робкий взор
Следы ноги ее прелестной —
Зачем не смел ее следов
Коснуться жаркими устами.
Нет никогда средь бурных дней
Мятежной юности моей
Я не желал с таким волненьем
Лобзать уста младых Цирцей
И перси полные томленьем
[Как]
[Как я желал]
[Сей милый след]
Если мы хотим быть точны, то можем только сказать, что Пушкин для 33-й строфы воспользовался несколькими стихами из этого наброска. В этом наброске и в строфе 33 Пушкин вспоминает о разных фактических событиях: в первом — поэтическое воспоминание о том, как он, влюбленный, шел по горам за нею, во втором — о том, как на морском берегу волны прибегали и убегали от «ее» ног. Очевидно, конечно, что мы имеем дело с самостоятельным замыслом.
Мотив, разработанный в 33-й строфе, мы находим в черновике на 17 об., но тут нет никаких дат. Подробности черновой редакции таковы, что не дают возможности говорить о ней, как о наброске именно 33-й строфы, а, наоборот, подтверждают значение ее, как самостоятельного замысла. Пушкин предполагал сначала форму обращения к ней: поэтому мы читаем ты, твой. Такая форма была бы не последовательна, если бы от 32-й строфы в тетради 2369 Пушкин действительно перешел к строфе 33 в тетради № 2366. Затем самое построение стихотворения в зачеркнутых деталях также заставляет думать о самостоятельном замысле. Привожу черновик, предупреждая, что не отмечаю, что зачеркнуто и что оставлено, так как для нас это обстоятельство не имеет значения, да, кроме того, можно сказать, что набросок почти весь перечеркнут.
Ты помнишь море пред грозою
У моря ты Близь моря
Могу ли вспомнить равнодушный
Она Я помню берег Она Над морем ты
Мне памятно А ты кого назвать не смею
Она Стояла над волнами под скалой
Как я завидовал волнам —
Бурными рядами чередою
Бегущими из дали послушно
С любовью пасть к твоим ногам
Как я желал
И целовать
И, о как я желал с волнами
Хоть милый след
Коснуться ног твоих ее устами и т. д.
Можно, кажется, после всех выставленных соображений считать доказанным, что помета 16 августа 1822 года не есть описка и что для 33-й строфы Пушкин воспользовался набросками, которые свидетельствуют о каком-то самостоятельном замысле. Замысел этот, конечно, вызван любовными воспоминаниями о М. Н. Раевской. Черновик на 17 об. прибавляет одну маленькую, но яркую подробность к характеристике чувства поэта. Как он обращается к ней в своей черновой тетради, которая, казалось бы, недоступна для посторонних взоров? Он не имеет смелости назвать ее:
О, ты, кого назвать не смею,
гласит зачеркнутая строка.
XIII
Все наши наблюдения приводят нас к заключению, что мучительным и таинственным предметом любви Пушкина на юге в 1820-м и следующих годах была М. Н. Раевская, но при всей их доказательности должно признать, что они все же нуждаются в фактическом подкреплении, которое возвело бы предположения и догадки в степень достоверных утверждений. Мы можем указать такое подкрепление.
Пушкин оставил поэтическое свидетельство, которое не только удостоверяет нас в том, что поэт любил именно Марию Раевскую, но и указывает на глубину и серьезность чувства поэта и набрасывает в тонких очертаниях характеристику этой страсти. Это поэтическое свидетельство — посвящение к «Полтаве»; напомним его.
1 Тебе — но голос музы темной
2 Коснется ль уха твоего?
3 Поймешь ли ты душою скромной
4 Стремленье сердца моего?
5 Иль посвящение поэта,
6 Как некогда его любовь,
7 Перед тобою без ответа
8 Пройдет, непризнанное вновь?
9 Узнай, по крайней мере, звуки,
10 Бывало, милые тебе —
11 И думай, что во дни разлуки,
12 В моей изменчивой судьбе,
13 Твоя печальная пустыня,
14 Последний звук твоих речей
15 Одно сокровище, святыня,
16 Одна любовь души моей.
Пушкин хранил такое глубокое молчание о том лице, кому посвящена «Полтава», что ни в переписке, ни в воспоминаниях его друзей и близких не сохранилось даже намеков, позволяющих делать более или менее правдоподобные догадки. Даже Лернер, питающий особое пристрастие к построению рядом с существующими в пушкиноведении предположениями и еще одного, собственного, даже этот исследователь безнадежно опустил руки перед тайной Пушкина. «Кому посвящена Полтава — неизвестно, и нет возможности установить имя той, воспоминание о которой было «сокровище, святыня, любовь души» поэта. Посвящению «Полтавы» суждено остаться одним из таинственных, «недоуменных мест в биографии Пушкина». Так пишет Лернер. Но зачем такая безнадежность и такой догматизм мнения? Надо искать возможности установить желанное имя, а для этого надо обратиться прежде всего к изучению черновиков поэта. В пушкиноведении изучение чернового рукописного текста становится вопросом метода, и в сущности ни одно исследование, биографическое и критическое, не может быть оправдано, если оно оставило без внимания соответствующие теме черновики. Можно утверждать, что ежели бы с самого начала была выполнена задача исчерпывающего изучения рукописей поэта, то история жизни и творчества Пушкина была бы свободна от массы догадок, предположений, рассуждений, а критики и биографы сохранили бы свою энергию и духовные свои силы, которые пошли на всевозможные измышления и толкования в области пушкиноведения.
«Посвящение» поэмы написано по окончании поэмы в «Малинниках 27 окт. 1828 года». Такова помета под черновым его наброском, который находим в тетради 2371, на листах 69 об. и 70 пр. Здесь две редакции: первоначальная, соответствующая моменту возникновения, и другая, окончательная, представляющая все же варианты, не лишенные интереса. Остановимся на последней редакции. Пушкин написал заголовок «Посвящение», потом зачеркнул его и надписал вверху «Тебе». Даже черновой тетради поэт не доверил этого имени, лелеемого его памятью, и только непосредственно перед заголовком, вроде эпиграфа, записал: «I love this sweet name» (Я люблю это нежное имя). Самый текст до последних исправлений читался так:
1 Тебе… но голос Музы темной
Коснется ль
