– Это когда вы мне ужа в постель подложили? Так и ты бы испугался! Ложишься, а под одеялом – холодная гадина…
Глава IX
11 июня, в полдень, личный состав комендантской роты ГубОГПУ был построен во внутреннем дворе Управления. По ступенькам заднего крыльца легкой пружинистой поступью сошел Черногоров. Зампред остановился перед строем и, заложив руки за спину, заговорил:
– Товарищи! Сегодня вашему подразделению надлежит выполнить задачу по охране Свято-Никольского монастыря. Именно сегодня, в пятнадцать ноль ноль, начнется операция по ликвидации этого оплота религиозного дурмана. Уже через час сотрудники Секретного отделения[40]приступят к экспроприации ценностей и имущества монастыря, а затем коммунары завода «Красный ленинец» начнут поэтапную разборку зданий. Ваша задача: оцепить монастырь и не допустить проникновения на его территорию горожан, дабы монахи не смогли провести среди населения антиправительственной агитации. Руководство операцией я возлагаю на товарища Гринева, дополнительные инструкции вы получите от него уже на месте. Все!
* * *
Сводный отряд комсомольцев и партячейки «Красного ленинца» разбирал монастырскую стену уже более двух часов. Люди запарились, хотелось пить. Рябинин вызвался принести воды.
У монастырских конюшен его остановил строгий человек в штатском:
– Куда вы, гражданин?
– Люди уморились, пить хочется. Не подскажете, где мне набрать воды?
– Вы с «Ленинца»? – уточнил незнакомец. – Вон за той церковью есть источник. Только куда ж вы наберете-то? Подождите, найду вам ведро.
Человек пошел на конюшню и через минуту вернулся с двумя ведрами.
– Берите, чистые, – сказал он. – Потом непременно верните их мне, ведра занесены в опись.
Рябинин поблагодарил и направился к старинной церквушке во глубине двора. За углом, из обложенной цветными изразцами каменной чаши бил ключ. Андрей напился, подставил ведро под струйку и пошел посмотреть храм.
Тяжелые кованые двери были распахнуты настежь. Шаги гулко отдавались под сводами. Очевидно, здесь уже провели конфискацию – золотое убранство колонн и оклады исчезли, на гладком полу там и сям виднелись следы недавнего разгрома. Андрей дошел до центрального придела и остановился перед иконой Спасителя. В отсутствии обрамления иконы и свечей Христос казался близким и земным. Андрей не был в церкви около пяти лет, он стал вспоминать молитвы, но слова путались. Вдруг Андрей понял, что ему самому непонятные фразы складываются в понятный свыше смысл, словно сердце его распахнулось и полетела душа в неведомые пределы.
Он попытался собраться с мыслями: «О чем я могу просить, Господи? И смею ли, от той бездны грехов, что поработили мою душу? Могу ли просить о прощении за то, что уподобился зверю лютому, за жестокость и непримиримость, за сжигающий душу гнев и забвение всего святого и человеческого? Или за сегодняшнюю неправедную ложь и трусость, страх и высокомерный цинизм… Того ли я желал, Господи? Блудника и разбойника, кающаяся принял еси, Спасе, аз же един леностью греховною отягчихся и злым делом поработихся; душе моя грешная, сего ли восхотела еси?.. Прости и тех, Господи, за кем я шел все эти годы, и в кого верил; прости их, возжелавших взять на себя право Твое вершить судьбы людские. Прости и врагов моих, ужасных в своем неведении, попирающих силу Твою и одурманенных злыми силами…»
Андрей не заметил, сколько прошло времени, может, минута, а может, целая вечность. Он хотел было завершить молитву и напоследок перекреститься, как заслышал шаги. «Не хватало еще, чтобы меня за молитвой застукали!» – подумал Андрей и быстро скрылся за святыми вратами. Он оставил небольшую щелку между створками, чтобы наблюдать за происходящим в церкви, и приготовился ждать, когда минует опасность.
К центральному приделу шел монах. Седая борода падала на грудь, голова в черном клобуке была опущена. Он дошел до иконостаса, опустился на колени и стал молиться. Монах был очень стар, сухое, иссеченное глубокими морщинами лицо говорило о нелегкой судьбе и мучительной душевной борьбе. При этом глаза монаха поражали детской чистотой и безмятежностью, смирением и глубокой верой.
Снаружи храма послышался шум.
– …Я сам разберусь, – раздался в дверях хорошо знакомый Андрею голос.
По направлению к центральному приделу шагал Черногоров. Подкованные каблуки его щегольских сапог дробно выстукивали по полу. Ладно подогнанная гимнастерка выгодно облегала фигуру. Левая рука зампреда была заложена за спину, правой он давал отмашку, как на параде.
Черногоров остановился рядом с монахом.
– Подымитесь, отец Филарет, вы мне нужны, – приказал зампред.
Старец перекрестился, встал на ноги.
– Вы не позволите сотворить последней молитвы в моей обители? – хмуро спросил он.
– Время не терпит, – отрезал Черногоров. – Ризничий сказал, будто ключи от библиотечного хранилища имеются только у вас, так что извольте добром отпереть замки.
Отец Филарет покорно кивнул:
– Хранилище я отворю, сын мой, однако нельзя ли просить вас о небольшом одолжении?
– Что еще? – скривился Черногоров.
– В библиотеке хранится «Псалтирь», подаренный мне Святейшим Патриархом Константинопольским. Не могу ли я оставить книгу себе?
– Вона как! – зампред удивленно поднял брови. – Оставить! Все находящиеся в библиотеке книги – народное достояние.
– Поймите, «Псалтирь» – не драгоценная реликвия. Книга дорога лично мне, как память о посещении Святого Града в ту счастливую пору, когда я был совсем молодым иноком…
– Неважно, – отмахнулся Черногоров. – Книга принадлежит монастырю, а все его имущество подлежит экспроприации. Слышите, все имущество! Ну, что задумался? Идем, люди ждут.
– Задумался я о превратностях судьбы… – тяжело вздохнул отец Филарет.
– О чем же, интересно? – снисходительно улыбнулся зампред.
– О том, каким благочестивым был покойный Петр Ефимович и каким стал сын его, коего младенцем я самолично крестил. Тебя, Кирилл!
– Усовестить меня хочешь, старик? – Глаза Черногорова вспыхнули. – Отца припомнил, крещение… Зря стараешься. Знай: я тебе ничем не обязан. Более того, у меня нет к тебе личной неприязни, я – солдат партии и выполняю ее приказы! – Голос Черногорова гремел под сводами храма. – Довольно пререкаться, ступай-ка лучше в хранилище!
Отец Филарет повернулся к изображению Христа, перекрестился, отдал глубокий поклон и направился к выходу.
* * *
