Николаевичу Рымареву, что работы в мастерских железной дороги до тех пор не начнутся, пока не будут выведены из города казаки.
3) Несмотря на полученное приглашение, демонстративно отсутствовал на обеде в офицерском собрании.
4) Все время просил меня не показываться к рабочим и не говорить с ними, обещая все уладить. Когда же я, убедившись, что все улаживание состоит в допущении сходок, категорически потребовал список зачинщиков для производства арестов, он сейчас же заболел.
Начальник тюрьмы, совершенно выживший из ума старик, сделал из тюрьмы кабак, и арестованные агитаторы снеслись с кем угодно.
Таким образом, из всей Борисоглебской администрации мне не на кого опереться, кроме исправника Протасова, который знает Борисоглебск еще менее, чем я. Руководствуюсь указаниями знающего меня местного купечества и даже активной помощью приехавших ко мне из Токаревки (имение Луженовского. — Т. К.) хлеботорговцев.
Настроение местных войск превосходное, что же касается до вверенной мне сотни, то несмотря на то, что Донской № 3 полк первый принял участие в бунте на станции Арчеда, могу вполне уверенно утверждать, что состав людей выше всякой похвалы, чего, к сожалению, нельзя сказать об ее офицерах.
Командиры сотни боятся ее как огня, оба субалтерные (младшие. — Т. К.) офицеры пьяницы и скандалисты, в особенности же подъесаул Абрамов, который забылся до того, что на станции Козлов пил с казаками водку и заставлял их кричать ура, есаула же публично ругал.
Сегодня первый день трезв, извинялся и обещал мне исправиться.
Порядок в Борисоглебске, считая с внешней стороны, вполне восстановлен, но агитаторы, бежавшие из города в деревню, дадут о себе знать. <…>
Относительно Измайлова собираю данные и арестую его при первой возможности.
Считаю долгом добавить, что поддержанию порядка в городе много содействовал управляющий Отделом Государственного Банка Н. Н. Успенский, дававший много раз твердый ответ революционерам, добивавшимся дирекции Банка и терроризировавшим местный торгово-промышленный класс.
Глубоко Вас уважающий и искренне Вам преданный Г. Луженовский.
Борисоглебск,
16-го декабря 1905 года,
10 часов вечера.
СОН О ЧЕРНОЙ ЯМЕ
Из донесения жандармского полковника Семенова в Петербург:
<…> Устная пропаганда особенно проявилась с разрешением 14 мая сего года издания в г. Тамбове газеты «Тамбовский голос». <…> Негласный редактор сначала был присяжный поверенный Михаил Казимирович Вольский — руководитель социал-демократической партии в городе Тамбове, в последнее время до закрытия газеты таким же негласным редактором был дворянин Лев Дмитриевич Брюхатов, ныне заявивший себя конституционалистом-демократом, а до сего руководивший в г. Тамбове социал-революционной партией <…>.
С утра падал снег и даже слегка подморозило, но к полудню опять растеплилось, и по Араповской было ни проехать, ни пройти — снег вперемешку с грязью по колено. Зима не торопилась, хотя на дворе уже конец ноября.
— Что же это за наказание, — ворчал высокий худой господин в черном пальто, в очередной раз чуть не оставив галошу в вязкой жиже, в которую превратился тротуар. — Вот уж верно, что две главные беды на Руси — дураки и дороги. Причем дороги я бы поставил на первое место. Надо было идти в сапогах.
— Это еще что, — усмехнулся его спутник, тоже высокий, но несколько круглее лицом и плотнее фигурой, по виду студент. — Вот по весне у нас совсем весело становится. В гости не походишь. Обывателям, живущим друг против друга на Первой и Второй Долевых, приходится либо беседовать через улицу, напрягая голосовые связки, либо отправляться в обход версты за полторы, где удобный брод есть.
— Цивилизация! — фыркнул худой. — А сейчас нам что делать? Тоже брод искать?
— Ну что вы, Степан Ильич, — успокоил студент. — Сейчас вполне проходимо.
С трудом, но все-таки перебравшись через улицу, они остановились перед небольшим деревянным домом. Студент позвонил; коротким звонком, потом выждал и позвонил еще, на этот раз длинно. Дверь почти сразу распахнулась, и вошедшие скрылись в темноте прихожей.
— Здравствуйте, Самсон, — студент снял картуз и принялся разматывать длинный шарф.
— Здоров, коли не шутишь, — впустивший их бородатый мужик лет тридцати пяти смотрел на худого незнакомца настороженно и слегка неприязненно. — Ты не предупредил, что придешь не один. Нехорошо это, Саша.
— Здравствуйте, — приветливо сказал худой, как ни в чем не бывало расстегивая пальто.
Саша Лебедев, справившись наконец с шарфом, улыбнулся во весь рот, демонстрируя крепкие здоровые зубы:
— Да свой это, Самсон, свой. Это Вышеславцев Степан Ильич из Саратова. Он приехал как раз по поводу газеты, привез кое-какие материалы.
Худой снял пальто, аккуратно повесил его на вешалку и подал мужику руку:
— Вышеславцев. Будем знакомы.
Мужик покачал головой, но руку в ответ все же протянул:
— Самсон Елагин.
Лебедев пояснил:
— Самсон у нас числится сторожем, а вообще-то он и живет здесь, так сказать, хозяин квартиры. У него в селе…
— Да ладно тебе болтать-то, — прервал Елагин. — Пошли, там уж народ собрался.
Через приемную комнату их провели в глубь квартиры, в так называемый кабинет главного редактора. Это была небольшая, но светлая угловая комната в два окна, почти без мебели. Только посередине стоял канцелярский стол, обтянутый традиционным зеленым сукном, а у стен — деревянные шаткие стулья. Не было ни дивана, ни кресел, ни журнальных столиков, да они бы здесь и не поместились.
Сейчас все стулья были заняты: помимо Михаила Вольского, Брюхатова, Тимофеева — членов редколлегии «Тамбовского голоса», выходившего полулегально, здесь были члены комитета «Рабочего союза» Валентин Гроздов, Мария Спиридонова и Евгений Кудрявцев, социал-демократы Екатерина Киншина и Николай Павлов. На столе стоял большой поднос с чайными стаканами. И тут же рядом, притулившись боком, сидел Шура Бирюков — один из самых активных корреспондентов «Тамбовского голоса» еще со времен его легального существования.
Оживленный разговор между присутствующими при появлении незнакомца сразу смолк. Один Вольский, заулыбавшись, поднялся со
