«не знаю, зачем они делают такие передачи»; «выглядело так, будто взрослые осуждают внешность школьниц»; «по телевизору показывают одних старшеклассниц»).
Мода «когяру» приоткрывала для публики закрытую, невидимую составляющую опыта и культуры девушек из рабочего класса в Японии. Этот стиль был не для слабонервных. Большинству девочек он вовсе не казался привлекательным, и они себя с ним не ассоциировали. На практике же многие занимали компромиссную позицию по отношению к моде, соглашаясь носить лишь один атрибут — неизбежные (sho ga nai) белые мешковатые носки[171].
История женского бурлеска
Журналы «когяру» призывали читательниц быть прагматичными, энергичными, не подчиняться правилам и наслаждаться жизнью. Слоган на обложке журнала Egg гласил: bakushō («лопни от смеха»). Редактор «когяру»-издания Street Jam, просуществовавшего очень недолго, так формулировал послание редакции, адресованное девочкам: «Играйте сейчас, пока можете; когда повзрослеете, этой возможности вам не представится»[172]. О том же, хотя несколько сложнее, писал социолог Миядай Синдзи в работе о mattari — искусстве ощущать удовольствие от «бесконечной повседневности» (owarinaki nichijo); приоритет в этой области он отдавал школьницам. По его мнению, девочки-«когяру» сумели отрешиться от мыслей о семье, работе, школьных занятиях и от традиционного представления о сексе и погрузиться в интенсивность бытия (kyōdō). Они умели «наслаждаться жизнью здесь и сейчас»[173].
Исторические источники вульгарного стиля
Политика одновременного запрещения и просвещения, которой придерживались СМИ, рассказывая о «когяру», напоминала ситуацию, сложившуюся вокруг «вульгарного эскапизма, эротической игры и откровенного разврата», характерного, по мнению историка Дж. Дауэра, для низкопробной культуры «касутори» (kasutori) 1950-х годов[174]. Дерзкие и прагматичные «когяру» описывались почти так же, как и «представители субкультуры „касутори“, [которые] также были полны энергии и жизненной силы и производили впечатление людей, свободных от авторитетов и догм»[175].
В литературе образ «касутори» ассоциировался с переживанием «непрочности человеческого мира — мира без завтрашнего дня и без авторитетов»[176]. В 1920-х годах независимые современные девушки (modan gaaru) воспринимались как люди, которые умеют жить одним днем, отдаваясь ему со всей энергией и страстью. Модные юные «гяру» наделялись эпитетом «оживленные», сравнивались с «легким ветерком» и даже с «подпрыгивающим мячиком разума, воли и эмоций, брошенным в полную силу»[177]. Катаока Тэппэй в коротком рассказе, опубликованном в 1928 году, предлагал читателям следующий диалог:
Парень А — современной девушке: «Моя философия такова: сегодня — это сегодня; завтра — это завтра. Я хочу полностью отдаваться тому, что я чувствую, в ту самую минуту, когда чувствую». Современная девушка — парню А: «Я полностью с тобой согласна»[178].
Журналисты, писавшие о современных девушках в период с 1925 по 1930 год, представляли их как независимых, сексуально распущенных и выражающихся шокирующе откровенно и по-мужски.
Несколькими десятилетиями ранее в речи молодых фабричных работниц также просматривалось пристрастие к неженственным сексуальным двусмысленностям и непристойным шуткам. В 1898 году Мивада Масако, занимавшаяся реформой образования, писала, что эти девушки
склонны к грубости. Проводя целые дни за работой вдали от родителей, они поют вульгарные песни и ведут непристойные разговоры. Если никто не научит их «женской морали» (joshi shūshin), они, без сомнения, запутаются и запятнают себя пороком[179].
На ранних этапах индустриальной революции девушки из бедных семей, особенно из депрессивных регионов, таких как Ниигата, Гифу и Тояма, нанимались на работу в качестве «комори» (komori), то есть становились нянями, присматривающими за маленькими детьми в трудолюбивых деревенских семьях. Они работали в тяжелых условиях, жили в разлуке с родными и проводили много времени на улице в любую погоду. У благопристойной публики они вызывали ужас; их описывали как злых, обидчивых оборванок, склонных к криминальному поведению. В одном из отчетов 1893 года сообщается, что «комори» «распевают вульгарные песни, портят повозки с лошадьми и даже издеваются над прохожими. Невозможно даже рассказать об их поведении, слишком нецивилизованном, и об их языке, слишком грубом»[180].
Рассказы о грубости и жизнерадостности «когяру» перекликаются с более ранними историями о японках из низшего сословия, а также обнаруживают связь с образом, который можно назвать интернациональным архетипом проститутки. В 2000 году фотограф Онума Сёдзи говорил о «гангуро» (разновидности «когяру»): «За один день мгновенно я имел возможность наблюдать их материализм, сексуальность и аппетит во время еды»[181]. Это описание — если не проекция — необузданных физических желаний удивительно похоже на отзыв френолога и одного из ранних исследователей поведения проституток, француза Александра Парана дю Шатле, писавшего, что городские проститутки в середине XIX века были «грязными, говорили грубым голосом» и «не заботились о завтрашнем дне», будучи наделены при этом «поистине поразительной энергией тела и духа»[182].
6. «Нет бизнеса лучше, чем сутенерство»: образ «хо» в культуре хип-хопа
АЛЕКС ФРАНКЛИН
Мода издавна служила способом отличить проститутку от респектабельной женщины[183]. Ориентируясь на законы об излишней роскоши или менее формальные, но кодифицированные визуальные маркеры, люди идентифицировали проститутку как обладательницу вполне определенного статуса, ассоциирующегося с противоправностью, сексуальностью и гипотетической аморальностью. И между тем эстетика секс-индустрии составляет неотъемлемую часть современной западной популярной культуры: вспомним хотя бы стринги, первоначально прикрывавшие тела исполнительниц экзотических танцев, или «мокрые» леггинсы, которые считаются шиком уличной моды.
Особенно наглядно это демонстрируют музыкальные клипы рэперов, работающих в стиле хип-хоп. Доминирующий в них гипертрофированно сексуальный, карикатурный образ «хо» (англ. ho — шлюха) затмевает эмансипаторский пафос ранних исполнительниц хип-хопа, таких как Salt-N-Pepa, Queen Latifah и MC Lyte. Хип-хоп — это глобальная медиаиндустрия с многомиллионным денежным оборотом. Совокупный доход производителей атрибутов соответствующего стиля жизни (музыки, брендовой одежды, кинофильмов, телесериалов, рекламы, видеоигр, автомобилей, ювелирных изделий) превышает ВВП (валовой внутренний продукт) небольшой страны[184]. Хип-хоп пользуется мировым признанием: локальные вариации этой культуры имеются на каждом континенте, и везде они так или иначе популяризируют идею жесткой гендерной дифференциации.
В глазах исполнителей хип-хопа «хо» представляет собой доминирующую репрезентацию феминности. Это парадоксальный образ, одновременно угрожающий и желанный. С одной стороны, «хо» принципиально необходимы «сутенеру»; они способствуют формированию его идентичности и подтверждают его деловые и сексуальные навыки. С другой стороны, «хо» угрожают финансовому и социальному статусу «сутенера»: считается, что их корыстолюбивая натура требует постоянного контроля. Настоящая глава посвящена анализу образа «хо», ключевого символа статуса «сутенера» и идеальной репрезентации как мужской, так и женской сексуальности. Еще одним предметом моего внимания служит амбивалентная функция дорогих модных брендов, которые, с одной стороны, способствуют идентификации «хо» как содержанки, а с другой —
