шалфея, сырое яйцо и беруши, и каждый раз я надолго задумывалась и сидела, хмурясь и кутаясь в стёганку.
Наверное, можно сказать, что он стал моим другом. Он охотно болтал со мной про платья, слушал сказки Леса, рассказывал свои и даже не казался странным, — пока не говорил вдруг что-нибудь вроде:
— Может быть, для твоей тёти и правда было бы лучше уйти дальше.
Я уже знала, что «уйти дальше» лунный использовал вместо «умереть», и тут же вскинулась:
— Не говори так. Я люблю её, и она заслужила…
— Так вы обе не очень-то счастливы. Если её не будет, сумма счастья…
— Сумма? Какая ещё сумма? Она человек! И ты не можешь так…
— Ладно, — несколько озадаченно сказал Дезире. — Как скажешь. Наверное, я уже не очень понимаю, как устроены люди. Объясни?
А ещё однажды меня нашла лунная девочка. Она заглянула жёлтым глазом в конфетный фантик, на котором была нарисована круглощёкая румяная девица в платке с кистями, и очень обрадовалась:
— О! Вот ты где!
Я подпрыгнула и зашипела:
— Тсс!.. Ночь на дворе, разбудишь… домашних.
Девочка послушно принялась шептать, но получалось у неё плохо — с присвистом и слишком громко:
— Ты обещала приходить. И не приходишь!
Я действительно не приходила. Дезире запретил, и мне не хотелось его обманывать. К тому же, — кто знает, вдруг этот ковыль и вправду ядовит? Теперь, наверное, он совсем припал к земле и смешался с грязью…
— Прости, — повинилась я. — Тропу подморозило.
— Да? О. Ну ладно, — она отчётливо расстроилась. — А я думала… А давай я буду приходить так! Ты нарисуешь глаз, где захочешь, и будем болтать! Я почитаб тебе вслух роман про Меленею, самый-самый новый, у тебя наверняка ещё его нет! Там Кале женится, но его жена оказывается убийцей из какого-то тайного ордена! Хочешь? Хочешь?
— Хочу, — вынужденно признала я и заулыбалась. — Только не очень часто, ладно? Можно, например, по воскресеньям.
— Во вторник вечером, — деловито предложила лунная, как будто у неё было невероятно плотное расписание, в котором она с трудом нашла для меня время. — Договорились? Договорились?
— Хорошо, — очень серьёзно сказала я.
Она была странная, конечно, эта девочка, — и всё же скорее милая. Одинокий ребёнок, пятнадцать лет ждущий кого-то в горах… что ещё у неё было, кроме детективов?
— А писем для меня, — ревниво спросила лунная, тщательно пряча свой интерес, — не приходило?
— Нет, — я развела руками. — Мне не передавали.
— Ладно… во вторник, ты запомнила? Во вторник вечером! Я приду в этот фантик к восьми. А если тебя не будет, я не буду тебе никогда ничего читать, так и знай.
Глаз погас. Я разгладила фантик ногтём и спрятала его в кошельке.
xix
Письма, раз за разом спрашивала она. Писем для меня не было? Не приходило? Совсем ни одного? А вот, кстати, письма. Не было ли писем?
Все эти её вопросы проходили как-то мимо меня: я ведь действительно не видела никаких писем для лунной девочки. Нам с тёткой вообще почти никто не писал, только раз в месяц нужно было зайти с удостоверением на почту и получить крошечную страховую выплату по инвалидности, да раз в год, на Долгую Ночь, Гай присылал большой пухлый конверт с собранными детскими рисунками. Словом, почта была для меня чем-то совершенно обыденным и вместе с тем несуществующим.
И когда девочка спрашивала про письма, я просто соглашалась: письма. Не приходило, нет. Не было писем.
И только во вторник сообразила задуматься: а где их, собственно говоря, нет?
В тот день снова шёл снег, сыпался белёсыми искрами, колол щёки и ложился на широкие подоконники фабрики, похожий чем-то на стиральный порошок. Я стояла на крое и мучилась с разметкой будущих вытачек, в нашем цеху ровно грохотали машинки, а бригадирша, балансируя между табуретом и батареями, проклеивала окна. Из щелей отчаянно дуло, и Катиля уже слегла из-за этого с заклинившей спиной.
После смены я натянула резиновые сапоги на двойной носок, намотала на тело вязаный шарф и украдкой вынула из кошелька фантик.
Было семь пятьдесят, а я так и не придумала, куда идти. Болтать с лунной дома явно было плохой идеей: тётка Сати в такое время обычно спит, а если вдруг проснётся — обидится или подумает дурное. Оставаться на фабрике тоже нельзя, её запирают на ночь, а во двор выпускают собак. Фабричные собаки добрые, с грустными глазами, и позволяют котам спать на себе сверху, — но всё равно ведь это значит, что мне не положено здесь бывать в такое время?
Снег лежал, хрусткий и холодно-белый, играющий в свете фонаря. Странно, но не холодно, и небо почти чистое: огромная луна щерится с неба, а облака плывут быстро-быстро, пересекая иногда белый круг рваными росчерками. Хорошая погода для прогулки, не правда ли? И если пойти от ворот не направо, к остановке и центральным улицам, а налево, к скверу Инноваторов, мне вряд ли кто-нибудь встретится.
— Бу, — сказала девочка и довольно расхихикалась. — Страшно?
— Не очень, — честно сказала я.
— Ну ладно. А если вдруг это не я, а медведь?
— У нас не бывает медведей.
— А если леопард? Горный!
— Их тоже в городе не бывает.
— Ну, он… заблудился.
— Тогда испугаюсь, — серьёзно предположила я и задумалась: леопарды — они ведь кошки? Наверное, они охотятся из засады. Тогда испугаться я даже и не успею.
Фонарей в сквере не было. Я присела на скамейку и сидела, глядя на пучок измученных погодой искусственных цветов перед монументом, — они отбрасывали некрасивые тени в бледном лунном свету. Попыталась подковырнуть ногтём ледяную корочку на дереве сидушки, но она никак не поддавалась и готова была отойти, похоже, разве что вместе с краской; подо мной лёд таял, и совсем скоро я рисковала остаться в ночном городе с мокрой задницей. Пришлось встать и брести обратно, к выходу, — а на повороте, посомневавшись, двинуться по более тёмной улице к кирпичному кварталу.
— Ты не переживай, — щедро сказала лунная. — Я тебя защитю! И от леопарда, и от лихих людей. Если замечу, кааак… что-нибудь!
Честно говоря, лунное «что-нибудь» казалось даже более пугающим, чем заблудившийся леопард. Но об этом я говорить не стала, тем более что жёлтый глаз на фантике просиял предвкушением, а его обладательница, откашлявшись для порядка, взялась за книгу.
Читала девочка плохо: безо всякого выражения, глухо, монотонно и проглатывая окончания слов. Но даже в таком исполнении тридцать восьмой роман про Меленею вышел увлекательным. В первой же главе Кале выходил в астрал
