которой случалась находка и тут же о ней забывала. В этот раз было сложнее. Во-первых, деньги очень большие. Во-вторых, обнаружились под столом; кому из постояльцев (номер был трехместный) принадлежат, непонятно. Что делать? Положить на стол? Вдруг заберет кто другой? Подумав, Эльза отнесла деньги Пеккеру. Тот, выслушав, бросил купюру в ящик стола.
– Найдем хозяина!
Эльза повернулась к двери, но Пеккер остановил.
– Не надоело полы мыть?
Эльза удивленно обернулась.
– Сегодня я уволил заведующего столовой, – сказал Пеккер. – Распустил подчиненных. Возьмешься?
– Я?
– Во-первых, у тебя незаконченное высшее образование, – стал перечислять Пеккер. – Во-вторых, ты человек честный. В-третьих, работы не боишься. Согласна?
Эльза, поколебавшись, кивнула. Скоро она пожалела о своем решении. В столовой воровали. Бессовестно. После работы поварихи тащили домой тяжелые сумки, набитые продуктами. Наворованное компенсировали «недовложением» в блюда, отчего не только уменьшались порции, но и сама пища становилась невкусной. Эльза решила бороться. Для начала строго предупредила. Поварихи пропустили мимо ушей. Тогда вечером Эльза встала у дверей и потребовала показать сумки.
– Кто ты такая, чтоб нас обыскивать? – нагло сказала старшая повариха, толстомордая Глафира. – Милиция? У самой родня – враги народа, а она следователя корчит. Только тронь сумку – напишу, куда следует! Пригрели тут!..
Эльзу словно по лицу ударили. Она повернулась и вышла. Вернувшись к себе, она немного поплакала, затем вытерла глаза и пошла к Пеккеру.
– Говоришь, каждый вечер? – спросил Пеккер, выслушав ее рассказ. – Ладно…
Назавтра поварих, шествовавших с полными сумками, встретили люди в штатском, но с красными удостоверениями. Все уворованное из сумок вытряхнули, переписали, составили протокол, а самих поварих, разом присмиревших, погрузили в «черный воронок». Состоялся суд, скорый и правый. Гостиница была государственной, продукты в ней принадлежали государству, количество украденного государство не волновало. Поварихам дали по пять лет, а Глафире, как старшей по должности, – семь. Эльзу потрясла жестокость приговора, но свои чувства она не выказала.
– Молодец! – похвалил ее Пеккер. – Начальник не может позволить подчиненному сесть на голову. Дела не будет. Добрым надо быть дома, на работе об этом лучше забыть. От добренького начальника проку никакого, над ним подчиненные смеются…
После суда над поварихами Эльзу стали бояться. Это шло на пользу делу, но отдаляло ее от людей. Она все больше замыкалась в своем одиночестве. Именно тогда она приобрела маску холодной надменности, словно говоря всем своим видом: «Вы меня не любите, а мне плевать!»
Пеккер ее хвалил. Столовая «Советской» славилась далеко за пределами области: здесь кормили вкусно, сытно и недорого. Партийные начальники любили проводить здесь банкеты, свадьбы детей, просто забежать на вечерок, дабы отдохнуть душой и телом. В буфете был богатый выбор коньяков и вин – их, как и водочку, продавали в розлив, что ценил чиновный люд. Начальники знали о репрессированных родственниках заведующей столовой, но их это не волновало. Однажды Эльза спросила управляющего, почему.
– Пеккер тоже не старый большевик, – ответил тот. – По происхождению из буржуев, в симпатиях к революции замечен не был. Ну и что? Я не умею говорить лозунги, зато у меня лучшая гостиница в области. Одни говорят, другие – делают. От старой власти осталось немало людей, которым, по меркам большевиков, надо сидеть за проволокой, но они живут и благоденствуют. Ты спросишь, почему? Потому что они умеют то, что не под силу говорунам.
Эльза вздохнула.
– Старый Пеккер давно живет и знает: все меняется, – утешил правильно понявший вздох управляющий. – До семнадцатого года в тюрьму сажали одних, после семнадцатого года те, кого сажали, стали сажать тех, кто их сажал. Через десять лет опять пришло время сидеть первым. Увидишь, придут времена, когда твоего папу и брата выпустят, а тех, кто их обвинил, посадят. Не будь я Пеккером!
Возможно, такие времена наступили бы, но грянула война. Ее приближение ощущалось во всем – в тоне газетных статей, выступлениях руководителей государства, фильмах и книгах, прославлявших мощь Красной Армии. Но война все равно пришла неожиданно. Из гостиницы почти исчезли штатские, зато появились люди в военной форме. Они вечно куда-то спешили, в столовой торопливо, жадно ели, забывая поблагодарить. В N ввели светомаскировку, а на улицах появились вооруженные патрули. Город стали бомбить. Преимущественно деревянный, он горел долго и жарко. А потом пришли немцы…
Гостиницу «Советскую» занял военный штаб, Эльза потеряла работу. Некоторое время она перебивалась старыми запасами, но они быстро кончились. Эльза отправилась в учрежденную немцами городскую управу – устраиваться. Там работали местные жители, ее узнали, вспомнили о немецком происхождении и предложили несколько вакансий. Эльза выбрала отдел по устройству беспризорных детей. Их много слонялось по городу – голодных, чумазых ребятишек, потерявших родных в бомбежках или отставших от поездов. Эльза сходила на прием к немецкому коменданту, получила разрешение занять под детский дом здание пустующей школы. Сотрудники Эльзы собирали детей по улицам и подвалам, отвозили их в школу, где уже хлопотали воспитатели и санитары. Детей отмывали, кормили, одевали и определяли на ночлег. Дел хватало: следовало обеспечить детский дом койками, постельными принадлежностями, одеждой и питанием. Немцы Эльзе не мешали, но и не помогали. Ресурсы городской управы были скудными, самое необходимое для детского дома приходилось в буквальном смысле вырывать. Работы было много, но она помогала забыть о главном. Как ни обижалась Эльза на советскую власть, при немцах стало совсем плохо. «Новый порядок» предусматривал только одну меру наказания – расстрел. Обещания у немцев не расходилось с делом: расстреливали много. Кроме того, вешали; установленная на центральной площади города виселица пустовала редко. Через неделю после оккупации всем евреям велели прибыть к городской управе с вещами, оттуда их строем отвели в гетто – огражденный проволокой квартал на окраине. Вместе с сородичами в гетто переселился и Пеккер. Из гетто доходили смутные слухи, все как один страшные. Вечерами там были слышны стрельба и крики.
В хлопотах незаметно наступил сорок второй год. В один из январских дней Эльзе велели явиться к начальнику местного Абвера. К тому времени Эльза хорошо знала чиновных немцев, но полковника фон Лютцова видела только мельком. Гадая, зачем она ему понадобилась, и не ожидая от визита ничего хорошего, Эльза явилась по указанному адресу. К удивлению, встретили ее радушно. Полковник галантно усадил Эльзу в кожаное кресло и угостил чашкой настоящего кофе.
– Вы немка? – спросил фон Лютцов, устраиваясь напротив.
– Мой отец немец. А также дед и прадед. Документы сохранились. Далее родословную не знаю, – ответила Эльза. Она была наслышана, как трепетно в третьем рейхе проверяют принадлежность к арийской расе. – Прадед был родом из Нюрнберга – возможно, удастся установить.
– Мы это сделали. Ваша родословная прослеживается до шестнадцатого века. Не
