А следователь, перед которым сидит избитая, перепуганная женщина, стоит перед ней и рассуждает: ваш муж уже вычеркнут из жизни, вам теперь надо забыть о нем, сказать, что у вас давно уже были конфликты, что все к этому шло… Это что, не глумление своего рода? Следователь просто хочет любой ценой получить мотив, вынудить ее сказать это. Да, она заученно твердит: «Это я убила!» Но мотива-то настоящего нет, никак не вырисовывается он - достоверный мотив, и следователь выкручивает его из нее, клещами тащит.
Да, она действительно регулярно повторяет, что она виновата, что это она убила… Но! Слишком часто! Совершенно механически! Настолько часто, что в это перестаешь верить.
Любой психолог знает: если человек говорит неправду, но хочет, чтобы в нее поверили, он повторяет и повторяет ее - к месту и не к месту. Он продолжает убеждать в этом собеседника снова и снова, потому что ему надо, чтобы ему поверили. Но он боится, что ему не верят, потому что видят, что он и сам в это не верит! При этом Ампилогова, твердя, что она убила, никак не может согласиться с теми объяснениями, которые ей подкидывает следователь! Ну, не может она сказать, что они с мужем ненавидели друг друга. Не может! Хотя и признает, что порой они скандалили. Но страх перед этими, которые в масках, буквально плющит ее, доводит до безумия…
Тем не менее следователь все это упускает из вида. Он безжалостен и предвзят. Ему надо заставить ее усвоить те мотивы, которые он ей подбрасывает. Да что там подбрасывает - попросту внушает. Вдавливает в сознание. Но тут она сопротивляется изо всех сил. Потому что чувствует: после этого нельзя будет жить! А значит - нельзя с этим соглашаться. Поэтому она повторяет: это я убила, я! Но она не может согласиться с теми мотивами, которые вдалбливает ей следователь. Не может признать их! А без мотива у него нет дела, потому что, согласно требованиям Уголовно-процессуального законодательства, это обязательный предмет доказывания».
Умеет, умеет, что и говорить, адвокат Старчевский. Умеет убеждать, уговаривать, рисовать картины необыкновенной психологической глубины, при этом упуская главное, ловко тасуя факты, как ему это выгодно. Но… В то, что «этот допрос временами выглядел как издевательство над несчастной женщиной, если даже она виновата», поверить способна только нервная публика, не представляющая себе, что это такое - «колоть» подозреваемого по горячим следам. Видела бы эта публика, как работают в таких случаях обычные опера, как «давят» они, когда входят в азарт и чувствуют ноздрями, что подозреваемого можно «сделать» прямо сейчас. Там шерсть летит клочьями, а слезы и причитания - несущественная подробность. И их нельзя в этом упрекать, потому что «давить и колоть» - их прямая служебная обязанность, их работа. А допрос сразу же после совершения преступления едва ли не самый важный момент расследования.
Собственно, если с подачи адвоката считать, что следователь «колет» Ампилогову не из служебного рвения и профессионального азарта, то значит ли это, что он сознательно уводит следствие в сторону? Но для этого он должен знать, что произошло «на самом деле», при участии людей в масках. А Ампилогова историю про «двух убийц в масках» еще не рассказывала. То есть максимально, что можно предъявить следователю в ходе того самого допроса, это желание как можно скорее завершить расследование. Может быть и другой вариант - следователь получил прямой приказ или пожелание побыстрее «закруглиться» от кого-то сверху. И этот кто-то мог знать, что произошло на самом деле. Если произошло, конечно. Потому что «двое в масках», заставляющие жену взять на себя убийство мужа, это история на очень большого любителя.
Да и в поведении Ампилоговой, если судить по записям судьи, честно говоря, ничего необычного нет. Сразу после преступления многие ведут себя странно. Причем как виновные, так и ни в чем не виноватые. И большинство вовсе не жаждут исповедоваться следователям и операм как на духу. Люди более или менее сообразительные первым делом хотят решить для себя, что им стоит говорить, а что не стоит. И потому обычно тянут резину. Виноватые или чем-то замазанные лгут сознательно. Неадекватность поведения тоже дело не такое уж редкое. Особенно если утрата слишком тяжела, последствия пугают до судорог, а психика уже нездоровая.
Реже, конечно, люди сознательно разыгрывают из себя неадекватных, с поехавшей от потрясения крышей. Но и такое встречается. А вот насколько убедительно они при этом выглядят - это уже зависит от способностей человека, изображающего собственную невменяемость.
Легкий хмель от коньяка уже окончательно выветрился из головы Ледникова. Он вернулся в дом, заварил чай и снова принялся за чтение тетради судьи.
«Шаховской вернулся от Генерального в хорошем настроении и бодро спросил:
- Ну, ты удовлетворен?
Я пожал плечами.
- Или остались вопросы? Давай-давай, спрашивай, пока я добрый.
- Я слышал, экспертиза обнаружила синяки от ударов на теле Ампилоговой?
- А, это адвокат все ужасы расписывал… Ну, были синяки. Но! Она изрядно выпила в тот вечер, а потом еще накачалась транквилизаторами. А потом у них там лестница такая крутая, что свалиться ничего не стоит… К тому же… Ты знаешь, что Ампилогов ее бил?
Я ничего не сказал, хотя пару раз слышал от Нюры, что между Ампилоговыми бывают весьма шумные выяснения отношений и даже драки. Но как-то мне и в голову не приходило, что они дрались до синяков.
- Да-да, представь себе. А в тот вечер между ними могло произойти все, что угодно. Учитывая, в каком состоянии они оба были.
- Значит, и ссадины на лице…
- Не ссадины, а царапины от ногтей. Ты думаешь, профессиональные киллеры стали бы царапать ей лицо ногтями?
- Говорят, что в лесу неподалеку нашли на следующий день два обгорелых трупа…
- Ну, ты и упорный! - помотал головой Шаховской. - Ну, нашли! Но экспертиза не может утверждать, сожгли их в тот же день или раньше, до убийства Ампилогова или позже. И потом, неужели ты поверишь, что грамотные люди станут тут же прибирать за собой? Жечь рядом с местом убийства трупы исполнителей? Кстати, пуль там тоже не нашли. У одного трупа проломлен череп. Так что скорее всего бомжи или забулдыги подрались, а потом те, кто убил, решили замести следы. В общем, дорогой друг, не думай, что прокуратура ничего не делала.
- Ничего такого я не думаю, - сказал я. - Просто вокруг дела ходит масса слухов…
- Ну, разумеется! Дело-то шумное, а главное, с политическим душком. А ты сам знаешь, что творится вокруг таких дел.
- Знаю, - согласился я.
Да уж, мне ли этого не знать! Первый раз я оказался втянут в такую ситуацию, когда разбиралось дело Дегайло - сына первого секретаря обкома. Сынок был, конечно, мерзавец, но полноценных доказательств изнасилования, в котором его обвиняли, не было. Свидетели, а это случилось во время студенческой вечеринки, сами были пьяны и не могли ничего утверждать однозначно. Да, Дегайло приставал к девушке, но и она кокетничала напропалую. Да, он вроде бы тащил ее в комнату, но она, опять же, то ли сопротивлялась, то ли изображала сопротивление. Да, когда Дегайло закрыл дверь, кому-то показалось, что она зовет на помощь, а кто-то принял ее крики за страстные стоны… А о том, что происходило в комнате, где они были вдвоем, каждый рассказывал по-своему. И я признал изнасилование недоказанным.
