художник, замыкая круг умозаключений.
Полицейские снова переглянулись.
– Не пробовал… – честно сознался Кононов.
– Э, сейчас объясню, – снисходительно улыбнулся Мамука во всю ширь «лица кавказской национальности». – Ваш Ломоносов в Москву учиться пешком пришёл, так? Почему пешком? Потому что он с рыбным обозом шёл, а у него папа рыбколхозом заведовал, а у меня папа завскладом, прапорщик. С чем я, по-вашему, прийти в Москву должен был?
– Ну, конечно. – Владимир Ильич со звоном отбросил тщательно вылизанную банку. – Только с этой тухлятиной…
– А кто сказал, что у Ломоносова рыба была свежая? – огрызнулся, в свою очередь, Мамука. – После такой-то прогулки?
– Ну, ты это… – с сытым добродушием пригрозил пальцем Ильич. – Ты, давай, по святому не того… Не топчи сапогом, что лаптями натоптано. Сказано в энциклопедии святая, значит, свежая.
– Естественно… – вздохнул Мамука. – Ломоносов же русский, а я…
– Чурка!.. – выкрикнул кто-то глухо, но апокалиптически грозно из-за двери бомбоубежища.
Мамука в отчаянии воздел руки, но, посмотрев на низкий потолок бомбоубежища, сунул их в карманы и сплюнул.
– Ну вот, пожалуйста! А вы спрашивали, кого я боюсь. Да у вас в России и не знаешь, кого бояться в первую очередь. От налоговой укрылся, от бандитов прикрылся, от Зябликова и то… А от этих только медным тазом накроешься.
– А кто это? – кивнул Арсений на бронированную дверь за спиной.
– Э-э… – махнул рукой Мамука. – Сейчас сами представятся.
Пожав плечами, капитан подошёл к двери и, приложив к броне ухо, спросил:
– Кто там?
– Русские люди!
– А по вам не скажешь, – усомнился ст. лейтенант, в свою очередь, приложившись глазом к резиновому окуляру «глазка».
В выпуклом кругозоре вмещалась целая корзина с серыми яйцами, оказавшимися на поверку бритыми черепами. Одно из «яиц», с сиреневой штамповкой птицефабрики, весьма похожей на руническую свастику, вдруг опрокинулось, и в линзе окуляра гротескно расплылся нос со сведёнными где-то в дали переносицы глазами.
– А ты выйди, зверёк, убедись, – оскалились в объективе крупные, но выщербленные в боях, зубы.
Ильич отпрянул, недовольно морщась.
– Или мне кажется, или это не самые русские люди из всех возможных.
– Внучата Гитлера?
– Скорее страшный сон Николая Второго, – хмыкнул Кононов. – Они ж, кажется, с его иконами теперь инородцев бить ходят?
– Вот блин. – Арсений скривился, будто раскусил лимон. – И много их там? Этих «русских людей»?
– До… горизонта, – хмыкнул Владимир Ильич, заключив горизонт окуляра большим и указательным пальцем.
– Времени нет, – категорически замотал головой Точилин, но при этом в глазах его сверкнули хищные огоньки. – Надо уходить.
– Придётся его выдать, – печально вздохнул Кононов, наведя кольцо из пальцев на попятившегося кавказца, но при этом вздох его почему-то закончился плотоядным облизыванием.
Мамука, ворочая туда и сюда головой, ревниво следил за дискуссией оперов, и при этом всё большая и большая бледность пробивалась сквозь его природную смуглость. Когда лейтенант Кононов, зачем-то надев обрезанные кожаные перчатки, взялся за колесо герметического замка, Мамука окончательно запаниковал:
– Э-э… Мужики, слушай, куда вам спешить, а? Не надо открывать, да? – засуетился бедный горец, прибежав обратно из темноты. – Посидим, шашлычок-машлычок, туда-сюда, правда, консервированный, но я греть буду…
– Оба-на?! – с удивлением обернулся от бронированной двери Ильич. – А откуда опять акцент?
– Сам не знаю. Как их вижу – как назло, сразу начинаю, – нервно забормотал Мамука, косо нахлобучивая на бритый череп свои ненатуральные библейские патлы. – От страха или, наоборот, из национальной гордости?
– Давай лучше из гордости, – подмигнул ему Арсений, зачем-то стягивая одной рукой чёрный длиннющий шарф и пытаясь затолкать его в карман реглана. – А ещё лучше из жизнелюбия. Глядишь, продержишься, пока патруль не приедет.
– Мы вызовем, – искренне пообещал-поддакнул Ильич.
– Ага… – нервно икнул Мамука. – Когда они на такое приезжали?
– Ну, приедут не приедут, – развёл руками Арсений. – А нам некогда, работать надо. Открывай, – кивнул он к Ильичу.
Складское побоище
В бомбоубежище, словно в средневековую крепость, «славянские витязи» отчего-то вломились немецкой «свиньей». В двери бомбоубежища они прогрохотали армейскими ботинками, будто копытами тевтонских коней, и клин их угрожающе нацелился на тщедушную фигурку в глубине склада. Звякнули цепи, сверкнули шипы, запахло резиной.
Хотя к чему бы такой ажиотаж? Бедному Мамуке и так впору было испепелиться в святом пламени их праведного гнева, – столь горящими были взоры исподлобья неандертальских лбов: «Вот, мол, он – чёрный Эгрегор, терзающий нашу светлую Навну! Вот из-за кого мы не можем никак протрезветь и начать работать!»
Даже Ильич, глядя на это угрюмо-светлое воинство, наложил на себя неловкое крестное знамение.
– Чего будем делать? – шепнул он Точилину, также отжатому к стене. (Пара гоблинов мимоходом обнюхала их на предмет родства крови и оттеснила в чёрную тень, – «на сторону света».) – Если узнают, что мы менты, зачислят в евреи, – напомнил Ильич.
Ничего не отвечая, Арсений увязался вслед за «рыцарской свиньей». И, как только раздался первый поощрительный вопль: «Гаси чернозадых!» – почему-то во множественном числе, хоть предмет их преступной страсти был одинёшенек, – Арсений встрепенулся. Чуть подскочив на месте, он влепил такого пинка в один из кожаных задов заднего ряда, что встряска волной передалась к изголовью «свиньи». Та даже недоуменно хрюкнула, подалась и с трудом, будто толкаясь самоё в себе, развернулась.
– Чё за?!. – невнятно промычал щербатый предводитель.
– Центральное РУВД! – провозгласил Арсений, воздев над головой красную книжечку. – Предупреждаю… – О чём он там её предупреждал, «рыцарская свинья» вслушиваться не стала. Несколько секунд она посовещалась хрюкающим ропотом, опять-таки сама в себе, и удар в глаз оборвал декларацию старшего оперуполномоченного: – В случае… Будете задержаны…
– Гаси ментов! – вскинулся над «свиньей» новый лозунг. Завязалась кровавая битва… Но после первой же пары выстрелов в ходе сражения «свинья» утратила гордое звание «рыцарской». Растерянно замерла и даже звучно пукнула где-то в тылу.
– А ну, на выход, тать! – сурово скомандовал Кононов, демонстративно дунув на ствол «макарова», из которого всё ещё вился сизый дымок.
Испуганное хрюканье прокатилось по отпрянувшей «свинье». Утратив боевую монолитность, она мгновенно приобрела вид поросячьей толпы, которую шугнула от кормушки пьяная свинарка. Сначала, с визгом и давясь друг через друга в странном желании каждого оказаться в заднем ряду, толпа ринулась в обратную от Кононова сторону – в глубь склада. Но там каким-то образом оказался Точилин, щедро раздававший зуботычины направо и налево одной левой. «И слава богу, что не правой», – здраво оценила толпа глянцевый блеск пистолета в его правой руке. Слегка помявшись в нерешительности, недавняя «рыцарская свинья» пристыженно последовала за пастухом Кононовым на выход.
Эту картину и увидели два бомжа, мирно беседующие на помойке близ склада «Абреков». Один оперуполномоченный вёл за собой понурую толпу, другой, неутомимо и со злым вдохновением, подгонял её сзади
