била дрожь. Окружали тени. Душили слезы.
— Шербера, дитя, — его рука успокаивающе погладила ее плечо, — это всего лишь сон. Они умерли. Их кости уже сгнили.
Шербера развернулась к Номариаму лицом и уткнулась лбом в его плечо, обнимая за шею, и когда он обнял ее в ответ, говоря что-то ласково и тихо на своем языке, расплакалась, дрожа и всхлипывая, как дитя, которым он ее называл.
— Почему так случается? — В ее шепоте были и боль, и страх. — Почему мертвые не отпускают нас, Номариам, почему они остаются с нами? Почему я все еще слышу их голоса и чувствую прикосновения? Ведь Инифри стерла их следы с лица Побережья. Но в моем сердце эти следы еще такие четкие...
В тишине палатки она услышала тихий вздох, и ладонь, поглаживающая ее голову, стала как будто чуть тяжелее.
— Мы созданы такими, — сказал Номариам наконец, и в голосе его была так хорошо различимая в темноте тоска. — Мы, люди, помним тех, кто сделал нам больно, и тех, кто подарил нам любовь. Мы ненавидим и любим даже тех, кого Инифри уже забрала в свою колесницу.
Шербера подняла залитое слезами лицо и посмотрела на него, в глаза, что чуть заметно мерцали серебром.
— Ты говоришь сейчас о той, которую любил и потерял, господин мой? Миннаиль. — Серебристое мерцание исчезло, когда Номариам на мгновение прикрыл глаза. — Ее имя ты иногда произносишь во сне.
— Да, — сказал он после долгого молчания, которое она не рискнула нарушать. — Я говорю о Минне.
Он рассказал ей о той, которую любил, о той, которая умерла так жестоко и рано от рук темволд, о той, что забрала его сердце с собой, когда шагнула с этой земли в колесницу богини смерти. Шербера плакала. Змея-магия, положив голову ей на плечо, тоже плакала серебристыми слезами и тяжело вздыхала и шептала что-то на змеином языке.
Она запомнила имя женщины, что владела сердцем ее самого мудрого господина. Оно останется с ней, даже когда ее самый мудрый господин умрет.
— Шербера...
Лицо Номариама было землисто-белым, и серебристые глаза на нем казались лунами. Шербера взяла его руку и прижалась к ней губами, и его пальцы слабо пошевелились, когда он почувствовал влагу на ее лице.
— Дитя. — Она не смогла ответить: перехватило горло. — Шербера-трава, скажи мне...
— Да, господин мой, — прошептала она еле слышно.
— Шмису Амаш... она умерла?
— Да, господин мой, — сказала Шербера. — Ты убил ее. Ты спас Тэррика, ты отвел от него смерть.
Драконы унесли тело Шмису Амаш прочь от воды. Ее мясо было отравлено, но даже если бы и не было так, змеелюди не стали бы ее есть. Это была не добыча, но враг. Это была дочь Инифри, и даже в смерти она все еще оставалась ею, и есть мясо богини было кощунством.
И они считали, что и Номариам — дитя Хвостатой матери, ее сын, вышедший на их защиту и победивший свою сестру так, как гласят давние легенды. Сам желтоглазый Харзас, старший маг, сказал им об этом, и драконы согласно закричали, когда услышали эту весть.
Номариам уйдет, но имя его будут помнить.
А Шербера будет помнить имя его Миннаиль.
— Я не знала, что ты умеешь... — сказала она, и к ее ужасу и удивлению, и восхищению ее умирающий господин тихо рассмеялся.
Шербера поспешила взять чистое полотно и оттереть струйку крови, сбежавшую из угла рта Номариама при этом смехе. Его глаза следили за ней, так, словно она делала что-то очень важное.
Так, словно хотели запомнить образ навсегда.
— Один раз в жизни каждый из моего народа может принять свою магическую сущность и стать ею, — сказал Номариам. — Это требует от мага много сил. Не каждому удается потом снова стать человеком... Инифри дала мне силы сделать это, чтобы я мог попрощаться с тобой. — По его лицу пробежала судорога боли. — Шербера...
— Лучше бы погибла я! — горячо прошептала она, заливаясь слезами.
— Твое время еще не пришло. Время фрейле еще не пришло, а оно теперь так крепко связано с твоим, — проговорил он медленно и с все большим трудом. — И у тебя впереди еще целая битва. Великая битва. Ты еще не прошла... свой путь.
— Я пройду его с честью, — сказала она твердо, хоть голос и был глухим от слез.
Легкая улыбка тронула его губы.
— Ты так похожа на Миннаиль... Храбрая, упрямая, безрассудная... — Шербера сжала его руку своими, когда его глаза затуманились. — Шербера-трава, моя метка... останется на тебе. Если ты однажды окажешься в наших краях, если... — Номариам вдруг как-то странно быстро сглотнул и в груди его что-то заклокотало. — Если... магия моего народа почувствует в тебе родство. Если они спросят обо мне однажды...
— Я скажу им, — сказала она твердо. — Я скажу им о тебе, Номариам, господин мой.
Она погладила его по лицу и наклонилась, чтобы в последний раз прикоснуться губами к губам в поцелуе, который и сам был как последнее дыхание.
— Мне больно, Шербера, — прошептал он, когда она отстранилась, и слова уже были еле слышны. — Освободи меня. Я готов отдать тебе свою магию.
Ее руки дрожали, обхватывая рукоять, но стали тверды, когда Шербера выпрямилась и занесла кинжал для удара.
— Номариам, господин мой, — сказала она звонко, и за перегородкой как будто стало тише, словно сам мир затих на мгновение, чтобы отдать дань уважения тому, кто покидал его сейчас, — Ты прошел свой путь и Инифри уже ждет тебя в своей колеснице, чтобы забрать с собой. Твое тело умрет. Но твоя магия будет жить.
И Шербера пронзила сердце Номариама острым клинком, и вобрала в себя его серебристо-зеленую магию, и упала, сотрясаясь от неудержимых рыданий, рядом с тем, кого подарила и так скоро забрала у нее Инифри.
ГЛАВА 12
Тэррик поджидал Шерберу, когда она вышла от целителей утром, шатающаяся от усталости и переполненная горем, магией и зрелищем смертей. Он без единого слова утащил ее в свою палатку, где ждала горячая вода и еда, а потом, когда она поела и смыла с себя кровь и грязь, позволил ей сдаться и закричать, и бить его кулаками по груди,
