действия персонажей определяются рифмой:
Жил один старичок из Гонконга,
Танцевавший под музыку гонга…
Жил один старичок из Пенджаба,
Ему на ногу прыгнула жаба…
Итак, мы с моей спутницей приехали в городок Хейзелмир, лежащий на границе графства Сарри, в самой возвышенной части этого графства, за которой местность резко понижается к югу, к пологим холмам Западного Сассекса. В информационном центре нам порекомендовали остановиться в period house у мистера и миссис ***. Что такое period house, я понимал смутно. Оказалось, это дом, в котором ты попадаешь как бы на сто (или сколько-то еще) лет назад. В данном случае, примерно на сто. Все устройство дома, мебель и так далее, вплоть до чайной ложечки, воспроизводило обстановку конца XIX века. То есть, эпоху Шерлока Холмса, — с которого и началось когда-то мое «англоманство». Как я позже узнал, Конан-Дойль тоже жил в этих местах — сперва в самом Хейзелмире, а потом в недалекой деревушке; он прожил тут десять лет и за это время написал лучшие свои вещи, включая «Собаку Баскервилей»! (В гости к этой собачке мы еще поедем.)
Больше суток у мистера и миссис *** мы все-таки не выдержали. Хоть оно и мило полюбоваться на старинные чашечки с блюдцами да поесть овсяную кашу, сваренную по рецепту пра-пра-прабабушки, а все-таки жить в музее как-то неловко, не свободно — боишься не так повернуться, не то сделать. Так что мы переехали в местную гостиницу, которая оказалась не дороже и в десять раз удобней.
В местной церкви Святого Варфоломея нам показали два больших витража, посвященных Теннисону и воспетому им рыцарю Галааду, искавшему Святой Грааль. Рядом, на третьем витражном окне, изображен поэт-священник Джерард Хопкинс, умерший в Ирландии, чьи стихи были опубликованы лишь через 25 лет после смерти. Оказывается, в последние пять лет жизни Хопкинс несколько раз заезжал в Хейзелмир навестить переселившихся сюда родителей. Местная жительница, прихожанка храма, гордо подчеркнула: «Это — единственное на всю Англию изображение иезуитского священника в протестантской церкви».
Но ничего не случается просто так в этом лучшем из миров. И случайное соседство двух поэтов устроилось не напрасно. Из писем Хопкинса мы знаем, как в юности он был очарован и околдован «Волшебницей Шалотт» и многими другими стихотворениями Теннисона. Его портрет висел в студенческой комнате Хопкинса в Оксфорде рядом с портретами Шекспира и Китса. А вот теперь он и сам — рядом с героями Теннисона — смотрит из цветных церковных стекол на прихожан, на забредших в храм туристов.
Кстати, автор витражей в церкви Св. Варфоломея — никто иной, как знаменитый художник-прерафаэлит Эдвард Берн-Джонс. Киплинг был женат на его родной племяннице. Они с художником дружили; и как рассказывал экскурсовод, часть мебели в Бейтманс-Хаусе перешла Киплингам по наследству от Берн-Джонса.
Жизнь английская сплетает свои ниточки так причудливо, что потяни за одну, напрягутся другие, какие и не ожидаешь. Как вы думаете, кто стал членом Палаты Общин от Хейзелмира в 1630-х годах?[5] Никто иной, как Кэрью Рэли, сын сэра Уолтера Рэли, рожденный в Тауэре в 1605 году; условия содержания узника были на время смягчены, и леди Рэли разрешили жить в тюрьме вместе со своим мужем.
А вот какую историю рассказала мне Розамунда Бартлетт. Ее родной пра-пра-пра-прадедушка жил на острове Уайт, где тогда обитал и Теннисон с семьей — в собственном доме, купленном на доходы от стихов. В окрестностях Хейзелмира он поселился позднее, надеясь укрыться от любопытных, мешающих его работе. Так вот: однажды младший из детей Теннисона заболел, и нужно было срочно привезти врача. А была страшная гроза с ураганным ветром и ливнем. Никто не решался, и лишь отважный предок Рози запряг лошадей и привез доктора. Теннисон щедро наградил его, а доблестный пра-пра-пра-пра вложил эти деньги в компанию дилижансов, с основания которой и началось возвышение рода Бартлеттов. Недавно от скончавшегося дяди к Рози перешли две реликвии: фотография дяди, правящего дилижансом, и почтовый рожок.
Но что это я все брожу вокруг да около, медля перейти к делу?
Итак, в том уже далеком году, когда я надумал отправиться в гости к Теннисону, никаких гаджетов с навигацией не было, так что на поиски усадьбы Олдворт мы отправились с каким-то сомнительным планом окрестностей, на котором никакой усадьбы не значилось. Впрочем, нас предупреждали, что даже если мы ее найдем, все равно получим «от ворот поворот»: нынешние владельцы приехали из Австралии, они люди серьёзные и нелюдимые. Так оно и оказалось.
Итак, мы отправились по лесной дороге, которая на плане значилась как аллея Теннисона. Километров через пять дошли до развилки, которую моя догадливая спутница идентифицировала как поворот к усадьбе. Нас поразила мощная ограда, из-за которой сквозь кусты и ветви деревьев был виден угол такого же мощного особняка. На воротах имелось несколько загадочных кнопок; я нажал на одну — ничего не произошло.
— Вроде бы, никого нет, — заметил я с облегчением.
— Да, тихо. Кенгуру, наверное, пообедали и спят, — сказала моя спутница, умевшая прозревать внутренним оком.
На этом гештальт был закрыт. И мы отправились искать Алтарь ветров. Вообще-то окрестности дома Теннисона носят название Черная Гора (Black Down). Почему черная, я не знаю, а почему гора, стало ясно через двадцать минут, когда мы подошли к краю возвышенности, круто обрывающейся вниз, в долину. Теннисон любил, гуляя по здешним лесам и холмам, выходить сюда, на гребень горы. Особенно ему нравилось одна площадка на склоне, откуда открывалась потрясающая панорама Сассекса — вплоть до угадывающегося вдали моря. Это место, которое Теннисон назвал Храмом Всех Ветров, отмечено теперь каменной скамьей и Алтарем ветров.
Здесь, на этом ветреном обрыве мне вспомнились строки поэта (из неопубликованного при жизни стихотворения):
Я в детстве приходил на этот склон,
Где колокольчики в траве цвели.
Здесь высился мой древний Илион
И греческие плыли корабли…
Это детское чувство огромности и загадочности мира навсегда осталось с Теннисоном. Ему нужна была даль, простор, где было бы привольно парить его воображению. В свои последние годы в Олдворте он закончил поэму «Королевские идиллии», основанную на легендах о короле Артуре и его рыцарях — великий памятник уходящему миру чести и благородства.
Но закат этого мира еще успел осветить лица многих отважных искателей,
