радуясь, что можно поговорить об этом и не нарваться на бумерское «Вы все себе придумали».
Шамиль понимал. Они зашли в «Перекресток» и купили еще бутылку «Джека Дэниелса». Егор не любил виски, но не хотел нарушать магию. Продавщица улыбалась Шамилю так, как будто не видела, что он пьяный. Хотя Шамиль все равно был красивый, и Егор подумал, что, если они выпьют еще немного, он ему это скажет.
Когда Егор напивался, ему казалось, что очень сильно пересыхает кожа и ветер дует сквозь нее, как сквозь натянутую пленку. Тогда тело начинало звучать. Ему захотелось поцеловать Шамиля, но он сдержался. Они вернулись в офис, чтобы не палиться с бутылкой на улице. На кухне Шамиль разлил виски по бокалам, достал из холодильника сыр и стал его нарезать.
– Когда у тебя была депрессия? – спросил он. – Из-за чего?
С шестнадцати лет, ответил Егор. Она началась, когда мне было шестнадцать. Иногда кажется, что с тех пор так и не проходила.
А сейчас?
Сейчас тоже, наверное. Но все равно не как тогда. Мы переехали с мамой в другой город, я в колледж поступил, с деньгами была жопа. Я просто сутками лежал и смотрел в ковер, как в телик. Не в смысле смотрел и истории выдумывал, нет, просто смотрел, короче, как в бездну.
Когда ты смотришь на ковер, ковер смотрит на тебя, сказал Шамиль без улыбки и отхлебнул виски. Жесть, конечно. А с чего это тебя накрыло? Ни с чего? Просто так, на пустом месте?
Егор посмотрел на дно своего стакана. Кажется, что виски такого цвета по вкусу должен быть как шоколад или корица, а на деле – обычная сивуха. На стекле виднелись чужие отпечатки. С шестнадцати лет он жил как будто с одним заклеенным глазом: вокруг вроде мир как мир, но кто-то вырезал из него кусок. Можно сколько угодно притворяться, что той части твоей жизни никогда не было: ни двери, измазанной говном, ни хейтерских комментариев и обещаний посадить тебя на бутылку, ни вони комнаты для свиданий в СИЗО, ни отца с кожей цвета старой коробки из-под телевизора. Но так невозможно всю жизнь прожить, думал Егор, или это виски думал в его голове.
Мы тогда узнали, что мой батя педофил и серийный убийца, сказал он и отхлебнул еще виски, чтобы перебить вкус слов во рту. Откуда вдруг вылезло это кринжовое «батя»? Никогда в жизни он его так не звал.
А серьезно?
Серьезно. Михаил Каргаев, сибирский Гейси. Слышал о таком?
Давно и смутно. Но ты не шутишь? У тебя же фамилия не Каргаев.
Я на мамину сменил. Не шучу.
Забавно, что Шамилю хотелось знать то же, что когда-то, семь лет назад, хотели знать все. А что, вы с матерью не догадывались? А дома он каким был? Он вас бил? Он тебя домогался? А твою сестру? Почти за час Шамиль не задал ни одного правильного вопроса, какой Егор хотел бы услышать. Например, как им с мамой жилось после того, как отца посадили. Наконец спросил:
– А ты знаешь, что сейчас с родственниками жертв?
В Шамиле было больше литра вискаря, но он все равно мог произнести «родственники жертв».
Никогда не проверял, если честно.
Почему? В смысле, ты не думал, что в этом причина твоей депрессии?
В родственниках?
Ну, в том, что ты не можешь отпустить эту историю, что надо получить какое-то кармическое прощение, и тогда ты будешь освобожден.
Что такое «кармическое прощение»?
Да хрен знает. Типа они тебе скажут: «Мы тебя прощаем, ты не виноват в том, что делал твой отец», и тебя перестанет преследовать вся эта история. Заживешь как нормальный человек.
Тогда, по пьяной лавочке, Егору эта идея показалась заманчивой и логичной. Он даже несколько раз повторил «кармическое прощение». Почему-то в устах Шамиля это не звучало как у какого-нибудь долбаного блогера. Или дело было не в том, что это произносил Шамиль, а в том, что Егор никак не мог найти ту кнопку, которая поможет ему избавиться от мерзкого, как зубная боль, чувства, что он продолжает волочить за собой мертвых детей. Пьяному Егору казалось, что на него снизошло прозрение, а то, что он решил поделиться своей историей с Шамилем, было лучшем событием в его жизни. Они поговорили еще немного, потом разъехались по домам, но магия – осталась.
3
Наутро Егор был только рад, что наступил выходной и не надо идти на работу. Дело было не только в адском похмелье, из-за которого он, казалось, выблевал всю жидкость из тела, но и в том, что он вчера наговорил Шамилю. Теперь его трясло даже под теплым одеялом. А что, если тот расскажет остальным? Сплетни в офисе распространяются как пожар, их не остановить. А вдруг Шамиль растреплет в соцсетях? Снова будут вымазанные дерьмом двери и отморозки, которые дежурят под подъездом?
Егор открыл страницу Шамиля. Тот ее, правда, почти не вел, но час назад выложил сторис, где команда поднимала бокалы, и подписал: «Закрыли сезон и выжили. Мы молодцы». Больше ничего. Егор кинулся писать ему сообщение, но передумал и не отправил.
Шамиль никому ничего не рассказал. По крайней мере, после выходного на работе никто не заговорил с Егором на эту тему. Зато в их отношениях как будто появился холодок. Они и раньше не то чтобы дружили, но последняя пьянка вроде как должна была их сблизить, но не случилось. Егор гадал, это потому, что в целом пьяные разговоры ничего не значат, или все-таки из-за отца-педофила.
Но вопрос Шамиля о том, что там с жертвами, плотно засел у него в голове. Когда все это началось, ему было не до других людей – свои бы проблемы разгрести. Но теперь в нем проснулся жгучий, какой-то ненормальный интерес. Он ничего не искал специально, просто как-то раз во время пробежки наткнулся на подкаст, где ведущие беседовали со старшим братом Андрея Дубовицкого, хотели знать, как сложилась жизнь семьи после пропажи Андрея. Так себе сложилась.
У Андрея и Димы был отец, просто нерегулярный, приходящий. Он появлялся, пару недель вел себя хорошо, потом начинал прибухивать, ссориться с женой и потихоньку доходил до рукоприкладства. Жена его выгоняла, он пару месяцев где-то скитался, потом возвращался, винился, и цикл начинался по новой. В подкасте Дима рассказал, что, когда Андрей исчез, ему было семнадцать, но он уже не жил с родителями. Учился в шараге и жил у друга, потому что понял: еще один такой визит отца – и один из них другого просто убьет. Не хотелось из-за какого-то мудака брать грех на душу, сказал Дима, а Андрея он никогда не трогал, вот я и съехал от них. На вопрос, как сложилась жизнь мамы после пропажи брата, Дима отвечал обтекаемо, хотя вроде ради этого вопроса и пришел на подкаст. Стало хуже, говорил он, отец пил страшно, отказывался уходить из квартиры, грозился нас выкинуть. В итоге я занял денег, и мы с мамой сняли комнату, потому что находиться с ним в одном помещении стало невозможно. Если он ночью пил, ты никогда не знаешь, спать он потом ляжет или пойдет и попытается зарезать тебя, потому что к нему белочка пришла.
Егор пробежал двенадцать километров в тот день, чтобы дослушать подкаст до конца – все части, где говорил Дима Дубовицкий. А потом случайно зацепил и те, где журналистки рассуждали о серийных маньяках, хотя эту хрень от «экспертов» слушать не собирался. Знатоки, мать вашу. У маньяков, говорили они, всегда происходит эскалация, каждое следующее преступление у них чудовищнее предыдущего, потому что им всегда мало. Скорее всего, сначала Каргаев не растлевал и не убивал детей, а обходился околосексуальным контактом. У него, как и у печально известного Сливко, был доступ к детям, когда он был вожатым, и позже, в спортивной секции. Но первое убийство мальчика, который торговал на трассе яблоками, послужило спусковым крючком. Так Каргаев понял, что ему все сойдет с рук, и долгое время так и было.
Мальчика, который торговал яблоками, звали Вадим Стушкин. Его день рождения приходился на первое июня, День защиты детей. Он
