После недолгого молчания, прерываемого только треском поленьев и громким дыханием, пробило на откровения и Мурену. Впрочем, более того, что Леон готов был вместить, шут и не рассказывал, вспоминая только значимые события своей жизни. Потом принялся напевать мамину колыбельную по памяти, извращая как только было возможно, и замолчал только увидев, что Леон спит, уложив голову на его колено. Спустя миг на ум пришло иное:
— Вы не трожьте, вороньё,
Ясны очи милого.
Не кружите, вороньё,
С криками постылыми.
Улетайте, вороньё,
К белому холму.
Забирайте, вороньё,
Горе и войну.
Не срывайте, вороньё,
Кровушку рябин.
Не будите, вороньё,
Он такой один.
Кори шлепнулась на кровать, Мурена замолк вновь и посмотрел на Леона, будто видел его впервые. Он только сейчас со всей ясностью понял, во что вляпался. В кого.
Поначалу Веста крепилась — поддерживали тетушки и кузины, да и тело не чесалось так сильно. Но с прошествием недели она поняла, насколько невыносимым может быть заточение в четырех стенах. Тетушки, посидев по очереди с шитьем у ее постели, разбегались по своим делам, вечера и ночи без сна она проводила в одиночестве. Ванны со снадобьем облегчали чертову чесотку, новых пятен не появлялось, но и старые пока не исчезали.
— Опять купание, — вдохнула она при стуке в дверь. — С меня скоро слезет кожа.
— Простите, леди, иначе никак, — участливо проговорил Нико, входя с двумя полными ведрами, от которых поднимался пар.
Веста, которая уже могла самостоятельно вставать, развязала чепчик, бросила его на пол и глянула на себя в зеркало. От увиденного снова захотелось плакать: расчесы на лице, отеки под глазами, спутанные потускневшие волосы. Оглянувшись и убедившись, что Йоло вышел, чтобы наполнить ведра, она задрала сорочку до шеи, изучая впалый живот. Единственное, что порадовало, так это грудь, она оставалась такой же упругой и аппетитной с виду. Видимо, Нико тоже оценил, поскольку ведра грохнули об пол, вода плеснула под ноги, Веста, ахнув, выпустила край сорочки.
— Простите, простите меня! — Нико, стащив рубаху, принялся вытирать ею пол. — Я случайно, я не видел…
— Все в порядке, ничего ужасного, это я сглупила, — Веста вытащила из гардеробной старое домашнее платье, повертела в руках, не зная, как его применить, уронила в лужу и придавила кончиком домашней туфли. — Только зря ты рубашку испортил. Скажи прачкам, чтоб дали новую.
Нико сопел, выжимая тряпку, и Весте показалось, что он прячет от нее лицо. Наклонившись, она заметила, что щеки его пылают.
— Что с тобой? — удивилась она.
— Простите меня, простите… — бормотал он. — Я не хотел подглядывать, но вы такая красивая!
Веста слышала комплименты постоянно. Это было частью придворного этикета и часто просто вежливостью. Но этот прозвучал так, будто она была единственной женщиной во вселенной, отчего сразу почему-то стало стыдно, по-настоящему неловко за то, что ее увидели с голой грудью. Веста, пробубнив в ответ нечто невразумительное, не знала, куда деть руки, потому отошла к окну и выглянула во двор, где мальчишки играли в солдат.
— Отнесешь меня сегодня к ручью? — произнесла она, проследив глазами за бабочкой, вспорхнувшей с подоконника. — Лекарь советовал солнечные ванны тоже.
***
Сосед, Гендо, праздновал юбилей — сорок лет, дата, которую стоило отметить со всем размахом, потому он разослал посыльных с написанными лично, на надушенной бумаге, приглашением для всех, кого знал в округе. Письмо получил и Леон.
— Надо сходить, — сказал Мурена, к которому Леон явился за советом. — С соседями, Ваше Превосходительсиво, нужно дружить. У нас войны случаются чаще, чем вы смотрели свой волшебный ящик со сношающимися людьми.
— Там и слонов показывали, — проворчал Леон и сразу пожалел об этом:
— Кто такой? — заинтересовался Мурена, вычесывающий гребнем волосы.
— Это такое большое животное, похожее на… — Леон взмахнул рукой, пытаясь подобрать подходящий аналог слона в этом мире. — На… Оно большое, как домик садовника, где он хранит инструменты. У него огромные уши, похожие на… раскатанные для пирога куски теста, он серого цвета, на четырех ногах, одна его нога как столб. У него на лице… — Леон вновь взмахнул рукой, касаясь носа. — На морде, то есть, висит такая штука…
— Висячий нос? — поднял брови Мурена.
— Да, но он похож на… член. Очень длинный сморщенный член.
Мурена, помолчал, наслаждаясь его замешательством, потом спросил:
— На него ты тоже дрочил?
— Нет, зачем мне дрочить на слона! — фыркнул Леон. — И причем тут слон? Я не за этим пришел. То есть, получается, мне придется ехать? Но я никого там не знаю! Поедешь со мной?
— Посмешить публику хотите? Похвастаться, какая у вас зверушка забавная? — проговорил Мурена, с тревогой отмечая, как в словах скользит досада, а он прежде не стыдился своего положения.
— Не обязательно напяливать на себя цветное тряпьё, чтобы быть шутом, — изрек Леон глубокомысленно. — Как я понял, тебя кроме как в этих владениях, никто не знает. А если и знают, плевать — мне какое дело, что думают о тебе незнакомые личности? Выбери костюм в гардеробной и готовься, пожалуйста, ехать. Посыльный сказал, что нужно выдвигаться сегодня вечером, чтобы утром предстать за столом юбиляра.
— Вы мне предлагаете прикинуться вашим другом? — спросил Мурена, оставляя фамильярное «ты» для встреч в более интимной обстановке.
— Да. Один я поездку не перенесу, а Вилли ехать отказался — у него ателье на днях открывается.
Мурена, лежащий, как обычно в кресле, — ноги через подлокотник, голова свешивается — всмотрелся в бесхитростное лицо Леона, который чувства скрывать не умел — у него любая приязнь и неприязнь сразу отпечатывалась на лбу. Сейчас же в его глазах сквозило нечто, напоминающее восхищение. Будто он в самом деле не видел разницы в их положении.
— Уломали меня, — Мурена поднял ногу, растопыривая на ней пальцы и глядя между ними на бледный серп месяца в оконном проеме. — Любой черный костюм подойдет.
Отправив Леона на поиски любого черного костюма, Мурена спустился в сад — подышать ночными фиалками и поразмыслить, замечая издалека в облюбованном для купаний фонтане маленькую тощую фигурку с прилипшими
