его весь под водой, закрыв глаза и вытянув руки по швам, двигая только ногами. Уткнувшись в стену, я перевернулась и поплыла обратно. Макс сидел на бортике.
– Эксгибиционистка, – сказал он. – Ты же знаешь, что здесь повсюду камеры?
– Ну и что? Это все равно что ходить в бикини. Да и потом, тебе же нравится.
– Такое кому угодно понравилось бы. Как репетиция?
– Хорошо, – ответила я и, помолчав, добавила: – Впрочем, сегодня не очень.
– А что такое?
Я принялась объяснять… и быстро поняла, что строю из себя жертву.
– Зла не хватает, – сказала я. – Так обидно! Такое замечательное предложение, а у меня все упирается в деньги. Вечно все достается богатым, будь ты хоть талантливее всех. Бесит!
– Хм, но ведь будут и другие, – откликнулся он.
– Другие что?
– Другие возможности. Другие прослушивания.
– Наверное, – сказала я. – Но не такие, как это.
Я перевернулась на спину и оттолкнулась ногами от края бассейна.
– Бикини не промокают насквозь, – сказал он.
Вода доходила до самого окна. Казалось, один мощный гребок – и нырнешь в город, раскинувшийся внизу. Он молчал, и я вдруг поняла, что не готовилась просить всерьез и поэтому не сочинила никакой речи. Думала, что достаточно будет упомянуть прослушивание и – судя по тому, что он сорит деньгами, словно это просто бумажки, я своими глазами это видела, – он сам предложит. Я задержала дыхание и погрузилась под воду, повисела там, пока не кончился воздух.
Когда я подплыла к бортику, Макс растягивал икры, наклонившись вперед и упираясь прямыми руками в стекло.
– Макс, – позвала я.
Он не обернулся.
– Да?
– А ты мне не поможешь?
– Не помогу? – повторил он. – С чем?
– С поездкой.
Он обернулся, но с места не двинулся.
– Я просто подумала, – пробормотала я. – Просто подумала, что…
Я замялась.
– Что ты просто подумала? – спросил он.
Я никак не могла взять в толк: то ли он искренне не понимает, к чему я веду, то ли добивается, чтобы я называла вещи своими именами. Я собралась с духом и заставила себя говорить так, словно это реплика, написанная кем-то другим.
– Я подумала, может, ты мне их одолжишь, – проговорила я. – Деньги. На поездку. Я тебе все верну, как только смогу. Через неделю. Максимум две.
Макс стоял не шелохнувшись и смотрел на меня, словно пытался осмыслить мои слова. Помолчав, он спросил:
– Ты хочешь, чтобы я дал тебе денег?
– Нет. Не дал. А одолжил. Я все тебе верну.
Снова пауза, и вдруг он рассмеялся. Мне захотелось скользнуть обратно под воду.
– Ладно, – сказал он. – Нелепо жертвовать мечтой из-за такой мелочи, как деньги. Это не проблема. Хочешь денег? Будут тебе деньги.
Мне послышалась нотка иронии на слове «мечта». Я постаралась не обращать на нее внимания.
– Спасибо, – сказала я.
– Я все забронирую, когда вернемся в квартиру. Можешь остановиться в отеле, где я живу, когда приезжаю в командировки.
– Я все верну. Обещаю.
Он пожал плечами:
– Да без проблем.
Я висела на бортике, ухватившись за него одной рукой и перебирая ногами, и обкусывала кожу вокруг ногтей свободной руки, пока не посмотрела на пальцы и не увидела, как жутко они выглядят – ну прямо труп утопленника из детективного сериала: обгрызенная, разбухшая от воды кожа вокруг ногтей. Он положил телефон на скамейку, сбросил кроссовки и, усевшись на бортик, свесил ноги в воду.
– Тебя правда не затруднит? – спросила я. – Честно, я все верну.
– Правда не затруднит. Не беспокойся. В остальном-то ты готова?
– Ну, вроде. Готовлю арию Русалки.
– Русалки?
– Примерно как в мультике.
– Самое то, – сказал он.
– Она, правда, тяжеловата. Не совсем мой фах.
– Не совсем твой кто?
– Фах, – ответила я.
– Звучит как-то ругательно.
Я обхватила колени руками.
– Все гораздо прозаичнее, чем кажется, – сказала я. – Это классификация «легких» и «тяжелых» голосов. Для определенных партий подходят свои фахи. Это логично. Нелепо сильным голосом с хорошим вибрато исполнять партию молоденькой инженю. Но моя преподавательница знает одного человека из жюри. Он вроде как предпочитает легкие голоса. Она уверяет, что ему понравится.
– И какой же у тебя фах?
– Я где-то между двумя типами. Раньше мне доставались субретки, а теперь в основном легкие лирические партии.
– И что это значит?
– Субретки – это либо дети, либо шлюхи. А лирическое сопрано – это юные, трогательные романтические героини.
– То, что надо.
Я бы и не подумала, что у меня хватит сил стащить его в воду – но мне это удалось.
В тот миг, когда его голова скрылась под водой, я вдруг испугалась: что я творю? А вдруг он разозлится? Он вынырнул, но не отплевывался, не откашливался – не выкидывал никаких карикатурных коленец. Сказал только: «Что за детские выходки, черт возьми», – и даже не улыбнулся, и я подумала: блин, блин, блин, – но тут он меня поцеловал. Поцелуй был с привкусом хлорки и пота.
* * *
Отель, который он выбрал для меня, находился рядом с Оперой, и я, заселившись в номер, пошла на нее посмотреть. Величественное здание серело посреди просторной площади, словно свадебный торт, который оставили плесневеть на крышке мусорного бака. Я шла мимо туристов, которые сидели в уличных кафе, дышали выхлопными газами и пытались делать вид, что это и есть гламур, это и есть Париж. Мимо маленькой девочки с большим белым зайцем в руках, которая стояла на тротуаре, дожидаясь, когда можно будет перейти дорогу. Не так я себе все это представляла. Не так выглядела Франция в артхаусных фильмах, которыми меня пичкала Лори, хотя я знала, что на самом деле она предпочитает «Остров любви». Воздух на вкус отдавал металлом, и я, потуже замотав рот шарфом, направилась обратно в отель. Заказала еду в номер и ощутила укол вины, когда меня спросили, записать ли ужин на тот же счет. «Да, пожалуйста», – ответила я, а сама подумала: ну, он бы ведь не отказался меня покормить. Я ела в постели и смотрела какое-то маловразумительное шоу: участники в громоздких костюмах мышей пытались преодолеть полосу препятствий, а за ними гнался бык, – и заснула рано, и спала без сновидений. Проснулась я в страхе.
Прослушивание должно было состояться совсем рядом, в здании оперного театра. Я переживала, что оробею в таких интерьерах, хотя слушать меня будут не на основной сцене, а в одном из репетиционных залов, – но, когда я туда попала, тревога исчезла. Прослушивания всегда идут по одной и той же схеме. Ты следуешь заведенному порядку, и это успокаивает. Человек на входе записал мое имя. Капельдинер провел меня по длинному
