щекам. Это когда кровь в жилах закипает, а в горле словно кол застрял, дым и пепел заменяют воздух, и ты горишь, словно факел, ты уже мертва, но все ещё чувствуешь… Тебе только предстоит это узнать.
— С тобой всё в порядке. — С трудом поднявшись на ноги, помогаю ей встать. — Они не причинили тебе вреда. Господь сохранил твою невинность.
Её испуганное лицо перемазано землёй и кровью. Грязный чепчик съехал на бок и открывает взору рыжевато-бронзовые волосы. Вот она, передо мной — девушка, которая станет легендой. Спасительница Франции, Дева-воительница. Я только что помог свершиться воле Всевышнего — я обрёк её на страшную гибель во имя бессмертия.
— Как вас зовут? — тихо спросила она, благодарно пожимая мои ладони.
— Жан, — с трудом улыбнулся я.
— Как и меня. — В заплаканных глазах светится восхищение и благоговение. — Благодарю вас, Жан.
— Храни тебя Бог, Жанна.
***
— Вы путешествуете согласно какому-то плану?
— Как правило, нет. Иногда меня озаряет, и я спешу через полмира в какой-нибудь богом забытый уголок Земли, но это случается не так уж и часто. Смерть и болезни есть везде.
— И вы помогаете всем?
— Что вы, доктор. Вы представить не можете, сколько людей страдает в эту минуту в радиусе одного километра.
— То есть вы сами выбираете, кому жить, а кому умирать?
— Как и любой врач. Есть случаи благоприятные, есть безнадёжные. Хотя иногда я просто закрываю глаза и жду, какая рука коснётся меня первой.
В этот день его речь была тороплива, как у южанина, а лёгкое грассирование навевало мысли о бескрайних виноградниках Шампани. Линда разослала запросы во все европейские клиники, но ни одного похожего случая в последние годы зафиксировано не было.
— Как по-вашему, зачем всё это? Ваше существование — случайность или закономерность?
— Мне кажется, это своего рода попытка сохранить равновесие. Мне приходилось слышать о таких, как я, но встретить так ни разу и не довелось. Я думаю, это тоже часть плана.
— Что вы имеете в виду?
Смит улыбнулся и покачал головой. Было в его глазах что-то умиротворяющее и одновременно тоскливое, так что у Линды то и дело сжималось сердце. Она никак не могла понять, что именно чувствует по отношению к этому пациенту. В тени его уверенности и логичности она чувствовала себя как никогда спокойно и, как ни смешно это звучит, защищённо. Спустя пять дней поиски прорех в его рассказах превратились в захватывающее путешествие по неведомым мирам, которые представали перед ней как наяву. Она не могла верить ему, но не могла и прийти к какому-то определённому решению — симулянт он или шизофреник. Да и кто сказал, что одно исключает другое?
— Если не дадут сбой магнитные поля и Солнце с прежней силой будет освещать космические просторы, я не умру своей смертью. Но для смерти насильственной я уязвим так же, как вы или доктор Альфред. Меня можно зарезать кухонным ножом, утопить в озере, расплющить колесами грузовика. Вы не представляете, насколько ужасно бесчисленные годы странствовать в одиночестве, но будь рядом со мной человек, обладающий теми же особенностями, — окончу ли я когда-нибудь свой путь? А он? Мы не дадим друг другу уйти из жизни, и тогда равновесие может нарушиться. И бог знает, к каким последствиям это может привести.
— Вы боитесь смерти? — еле слышно прошептала Линда.
— Больше всего на свете, — так же тихо ответил Смит, сцепив пальцы в замок. — Потому что знаю, что ждёт меня по ту сторону.
***
— Учитель? Осанна, он дышит!
Свод пещеры едва освещён мерцающими огнями. Чья-то рука лежит на моём плече. Слышится лай собак.
— Что? — Я попытался приподняться, но тело от ладоней до ступней пронзила дикая боль. — Иоанн? Пётр? Вам позволили снять меня с креста?
— Мы выкрали тебя из гробницы. — Губы Иоанна сильно трясутся, по щекам катятся слёзы. — Выкрали вчера, а сегодня…
Пытаюсь перевести дыхание, но дышать становится всё тяжелее. Кажется, я понял, что произошло.
— Сколько я был мёртв?
— Два дня, учитель.
— Мы вышли за хворостом, а когда пришли — он уже был здесь, — шепчет мне в ухо Иоанн, суетливо поглаживая по плечу. — Сидел над тобой и держал тебя за руки.
Я крикнул, чтобы он оставил тебя, но он не пошевелился. Тогда Пётр схватил камень…
— Где он? — в ужасе прошептал я, боясь услышать страшное.
— Он ушёл, — покачал головой Пётр. — Я хотел удержать его, но ты пошевелился, и мы бросились к тебе, а он…
Превозмогая боль, от которой ноет и рассыпается тело, держась за плечи учеников, я наконец поднялся. Ноги трясутся и отказываются стать ровно. По ладоням потекла кровь, воскрешая в памяти крест… верёвки… гвозди…
— Что ты делаешь?
— Я должен найти его.
— Тебе нельзя выходить! Солдаты Кайафы рыщут по всем окрестностям! Он приказал вернуть твоё тело, а если они увидят, что ты жив… Они не побоятся! Они уже убили Лазаря!
— Я должен… — Сжав зубы, ковыляю вперёд. Ещё несколько шагов — и я хватаюсь за выступающий камень. В непроглядной тьме, тишину которой нарушает лишь лай собак, теплится одинокий огонёк, быстро удаляющийся от пещеры. — Надо задержать… Остановить…
Но я не могу позвать его. Щурясь в темноту, впиваясь пальцами в камень, я могу лишь кусать в отчаянье губы, потому что не знаю даже его имени.
***
Линда укладывала вещи. Самолёт в Вашингтон вылетал через четыре часа, и хотя ей не терпелось вернуться домой, сердце не отпускало щемящее чувство тоски, которое преследовало её с той минуты, как она попрощалась с Джоном Смитом. С этим же чувством сделала она вчера заключение относительно состояния пациента:
— Этот человек болен. Верит он в то, что говорит, или нет — ему требуется серьёзная психиатрическая помощь. Несомненно, на его долю выпало много невзгод, и наш долг — сделать всё, чтобы помочь ему вернуться в общество.
Доктор Альфред был вне себя от ярости.
— Этот прохвост провёл вас, как медсестричку! Ваш диагноз надуман до предела, и половины симптомов не проявляется! Его место в тюрьме, а не в клинике!
Но Линда знала, что выбрала правильное решение. Если Джон Смит и выйдет из тюрьмы, его психика будет изувечена навсегда. Да и кто
