что любое общественное мнение не стоит ровным счётом ничего, а вот её слёзы…
С детства их терпеть не могу.
— Готов.
— Окей, — кивает Демидов и чуть отодвигается.
Именно в эту минуту в воздухе разносится короткий свисток, а в мою левую щеку кометой летит кулак Демидова.
Успеваю сгруппироваться только после нанесённого удара.
Шок.
Пока вокруг моей головы носятся гуси-лебеди, пропускаю ещё два.
Рот наполняется тёплым металлическим привкусом, сбоку кто-то отчаянно визжит, но уровень адреналина внутри и непременное желание отыграться, заставляют сконцентрироваться и на четвёртый удар суметь увернуться…
Глава 20. Мия и динамики, будь они не ладны…
В ужасе озираюсь по сторонам.
Как в замедленной съёмке прохожусь взглядом по скандирующим и машущим руками студентам Арха. Толпа возбуждена и заведена до предела.
Страшно становится.
Народ требует «хлеба и зрелищ». Всё, как у древнеримского сатирика, только на этот раз вместо зерна и театра на городской площади — человеческая кровь.
И не просто человеческая. Они требуют крови Громова.
Ненависть растекается по моим венам молниеносно. Из девочки, которой страшно, превращаюсь в ту, которую надо бояться…
Сжимаю кулаки до противной боли и держусь из последних сил.
Я настолько ошарашена поведением людей вокруг, что не сразу замечаю — бой уже остановили.
Прилепив свой обескураженный взгляд к окровавленному лицу Громова и безжалостно сшибая всех вокруг, отправляюсь к огороженному квадрату в центре спортивного зала.
— Зачем, ты это сделал? — взвизгиваю, когда приближаюсь к Лёве.
Ещё час назад мы ездили вместе на обед. Он спонтанно позвал — я согласилась. Думала, удастся убедить, но даже побоялась поднять эту тему.
Смалодушничала.
Красивый ресторан, вкусная еда, непрекращающийся флирт между нами. Блин. Как он мог?!
Как. Он. Может. Быть. Таким. Жестоким?..
— Успокойся, — отвечает Лёва, как обычно, довольно хладнокровно, и поворачивается в сторону плотного кольца из людей, облепивших Мирона.
Сплюнув на пол и размяв шею, мой парень потирает основательную ссадину на скуле и кричит:
— Ты как, Гром?
Мирон фокусирует взгляд на нас. Насколько получается в данный момент.
Сквозь толпу медленно осматривает сначала моё зарёванное лицо, на мгновение зависает, а затем обращается к Демидову:
— Лучше всех. Благодарю за бой.
Дальше отзывается на какие-то вопросы парней и внимательно слушает то, что ему пытается донести Ваня Соболев, при этом не разрывая зрительного контакта со мной.
С ужасом занимаюсь исследованием внушительной гематомы над заплывшим глазом. Паника внутри достигает критической отметки. Воздуха становится катастрофически мало и с моих губ слетает громкий всхлип.
— Ми-рон, — выдыхаю, подавшись вперёд.
— Не надо, — обрубает он взглядом, затем чуть улыбается через силу. — Не надо, Карамелина, — слышу бархатный голос у себя в голове. Он не хочет моей жалости.
Между нами всего пара метров, но фактически мы давно по разным краям одной большой пропасти.
Сердце разрывается в мелкую крошку. Это я виновата, — приходит озарение.
Прозрачные глаза сверкают от кипящего в его теле адреналина, тёмные волосы в беспорядке, а чёрно-белая майка заляпана кровью.
Боже.
Как много крови и всё из-за меня?..
Почему я тогда не могла с ним просто поговорить?
Это же он.
Громов!
Мой Громов!
Тот, с кем мы в деревне от бабушки прятались, чтобы она домой не загнала раньше времени, а потом засыпа́ли в стоге сена от усталости.
В обнимку.
Он тот, кто защищал меня.
Всю сознательную жизнь защищал ото всех. Любой в радиусе нескольких километров знал, Алиеву трогать нельзя. И точка.
Почему я решила, что Мирон обязан меня полюбить?!
Кем я себя возомнила?
Я сама во всём виновата. Естественно, мужчины разобрались по-своему, как умеют.
Перевожу взгляд на Лёву, принимающего поздравления, и качаю головой. Завидую его самообладанию. Он как скала. Нерушимая, холодная, острая. Сегодня всё же чуть подбитая.
Группа поддержки подхватывает Демидова и радостно подбрасывает его в воздухе, улюлюкая.
Ненависти внутри меня становится так много, что я тону в ней с головой. Захлёбываюсь и пытаюсь выплыть.
Снова и снова стараюсь дышать, прихватывая пальцами ворот тонкого свитера.
Невозможно.
Срываюсь с места и несусь к девчонкам в аппаратную. Пролетаю сквозь высокий дверной проём, поворачиваю направо и дёргаю дверь «радиорубки», как мы её порой называем.
Внутри Тайка с Энж. Болтают, усевшись на уютном кожаном диванчике. Завидев меня, тут же обе подскакивают.
— Где Ива? — спрашиваю поморщившись.
— В туалет вышла.
Кидаю сумку на стол и потираю собственные плечи кончиками пальцев, пытаясь справиться с собой.
— Я всех их ненавижу, — проговариваю с отвращением, глядя в большое окно, которое выходит в спортивный зал.
— Кого ты ненавидишь, Мия? — спрашивает Энж настороженно.
— Их всех, — киваю в сторону студентов, радующихся выигрышу. — Всех! До одного! Всех терпеть не могу!
— Мия…
— Они все нелюди. Твари. За деньги удавятся, за деньги готовы всех вокруг опозорить. Противное вонючее болото — это наш университет. Ненавижу. Устала всем улыбаться.
Несколько из находящихся в зале студентов оборачиваются в сторону аппаратной и недоумённо таращатся.
— Видеть их не хочу всех.
— Поедем уже, — проговаривает Тая обеспокоенно, хватая меня за руку. — Или тебе Льва надо дождаться?
— Не буду я его ждать, — отвечаю ничего перед собой не замечая.
— Энж, ты с нами?
— Нет, я Ивку ещё поищу.
Спускаемся на первый этаж и проходим к гардеробу. Сталкиваюсь с несколькими странными взглядами, обращёнными в мою сторону, и безразлично отшатываюсь. Застёгиваю шубку, обматываю шею шарфом.
Быстрее бы уехать отсюда.
Уже на выходе, меня окликают. Развернувшись, равнодушно наблюдаю, как ко мне приближается Лобанова.
Её щёки горят, да и в целом она выглядит взбудораженной.
— Я хотела сказать, что передумала, Алиева, — зло выговаривает Женя.
— Передумала? — нахмуриваюсь, снова замечая на себе взгляды.
— Да… раз уж ты так всех нас ненавидишь, то и на день рождения ко мне не приходи.
В ужасе округляю глаза и кивая, выбираюсь на улицу, где наконец-то как следует вдыхаю морозный воздух.
— Это жесть, Мийка, — вылетает Тая вслед за мной, на ходу застёгивая замок на пуховике. — Оказывается, микрофон в аппаратной был включен.
— Микрофон?
— Да, звук с которого выходит на динамики, размещённые в коридорах на всех этажах.
Твою мать.
Пытаюсь притормозить подбородок, который стремительно отвисает.
— Это что… все слышали мою истерику?
— Получается да.
Тая качает головой, глядя на меня с жалостью. Я потираю дрожащие ладони.
— Ладно, пока не думай об этом, — советует подруга.
В полнейшем молчании добираемся до стоянки и прощаемся.
Я стараюсь сдержать данное Тае обещание и не размышлять о случившемся, пока еду до дома по полупустым улицам, пока в одежде поднимаюсь к себе и скидываю её в кресло.
Но потом…
