живым, с открытыми глазами, хотя и неподвижно сидело у приоткрытого окна за столом с уютной зеленой лампой. Перед ним над столом возвышались стопки и кипы самых разных книг. Воронов, казалось, был полностью погружен в чтение одной из них и на расспросы перепуганной библиотекарши никак не реагировал.
В силу своего возраста Мария Ивановна не знала в лицо знаменитого писателя-детективщика, поскольку была поклонницей совсем иной литературы, предпочитая женские нравоучительные романы XIX века и мемуарную прозу. Признаемся и мы: многих ли нынешних книжных кумиров, лауреатов престижнейших литературных премий и плейбоев издательского шоубизнеса мы сегодня знаем в лицо? Так же примерно обстояло дело и в 1980-м году, хотя, конечно, писателям тогда жилось лучше, гонорары были несоизмеримо с нынешними выше, льготы жирнее и тучнее вплоть до предоставления государственных дач, и многие писатели запросто выступали по телеку, при этом, не платя за это деньги, а наоборот — получая их в качестве гонораров.
Однако человек, неподвижно застывший за библиотечным столом над книгой, распахнутой посерединке, уже сам по себе вызывал удивление и последующее желание позвонить куда следует. Что Мария Ивановна и сделала.
МВД немедля известила об удивительной и пугающей находке старших братьев по плащу и кинжалу, и прибывшие в библиотеку сотрудники КГБ быстро и ловко вывели безвольного и подчинявшегося им во всем писателя из здания. После чего, как водится, увезли в известном направлении.
Более всего в этой истории меня удивило даже не то, что объявился оживший труп. Я прекрасно знал, что мертвецы не ходят по библиотекам и не читают там книг. Кроме того, я видел труп Воронова своими глазами, и такая восковая бледность кожи в моде только у покойников. Скорее всего, имела место какая-то обычная путаница или случайное совпадение: мало ли на свете похожих внешне людей, тем более в таком большом городе как наш.
Нет, гораздо больше меня удивляли сейчас совсем другие обстоятельства. Например, почему обо всем случившемся особисты проинформировали просто завотделом обыкновенного городского еженедельника. И по всей видимости оперативно: инцидент в библиотеке произошел вчера, в первой половине дня, а вечером Сотников уже был в курсе случившегося. Или же ему сегодня рассказал обо всем румяный Максим Юрьевич?
Второе же обстоятельство было для меня неизмеримо главнее и интереснее любых других. Причем здесь я, и зачем Сотников выкладывает эту, безусловно, секретную информацию мне, юному абитуриенту, пусть в туманной перспективе и стажеру одного из отделов его еженедельника. Ну, или если хотите, агентства — всё это просто словесная эквилибристика.
Видимо, все эти непричёсанные пока что мысли и рассуждения легко читались сейчас на моей озадаченной физиономии, потому что Сотников положил руку мне на плечо, слегка надавил и сказал:
— В общем, сгоняй в библиотеку, посмотри, что там чего, как тогда, в вагоне. Максим Юрьевич тебя похвалил, сказал, что ты глазастый, обстоятельный и весьма наблюдательный. Так что глаз твой может еще и поострее моего оказаться. Молодость и задор, ого-го!
Он похлопал меня по плечу.
— Давай, Александр, оправдывай оказанное тебе старшими товарищами высокое доверие. Репортаж нужен как всегда, к утру следующего дня.
— А меня пропустят? — деловито осведомился я.
— Молодец, соображаешь, — похвалил Сотников. — Нынче понедельник, библиотеку закрыли, официально — на санитарный день. Пока ведутся следственные действия.
— Тем более, — насупился я. — Вы как хотите, Владимир Аркадьевич, но с редакционным удостоверением меня кагэбэшники нипочем не пропустят.
Вот ляпнул так ляпнул! Даже язык прикусил, да поздно уже. Это же надо так проколоться! Откуда мне, абитуриенту-желторотику, знать, с какими удостоверениями журналистов пропускают, а с какими и куда — нет.
Даже Сотников словно что-то почувствовал, смерил меня подозрительным взглядом. Но я тотчас состроил на своей физиономии самое невинное выражение и наивно смотрел на своего новоиспеченного шефа, хлопая глазами как дурочка-гимназистка при виде мартовских котов, орущих под окном. И Сотников успокоился.
— С редакционным не пропустят, а с этим…
Он указал на черную корочку, по-прежнему зажатую в моей руке.
— … с этой должны пропустить. У нас с ними на этот счет железная договоренность. Если что, звони мне.
Я бросил взгляд на свое новенькое удостоверение, но последние три буквы на его обложке — «ППЛ» по-прежнему таили от меня свой тайный смысл и вовсе не хотели открывать его стажеру Якушеву.
Что ж, ладно, на месте будет видно. И я отправился на задание, или, как, сам говаривал в годы буйной репортерской молодости, пошёл на дело.
Вход в библиотеку вопреки моим ожиданиям был открыт. Уже неплохо, приободрился я. Однако в фойе, возле дверей читального зала с табличкой «Санитарный день», дорогу мне сразу преградил милиционер.
Я показал ему свое удостоверение. Тот с минуту разглядывал его, после чего вернул документ и велел подождать. Я видел, как он подозвал невысокого и моложавого мужчину в темно-синем костюме, стоявшего где-то в середине зала. По виду типичный «человек в штатском», как я привык называть за глаза особистов.
Тот подошел и вопросительно посмотрел на меня.
В ответ я тоже протянул ему свою новую черную корочку.
— Всё, что делает податель сего, делается по приказу короля и для блага Франции, — молодецки отчеканил я.
Мужчина в штатском внимательно оглядел меня с ног до головы, скептически поджал губы.
— Опять скрипит потертое седло? — бесцветным тоном поинтересовался он, но в его взгляде просквозила явная издевка.
Я весело кивнул. Вот ничего не могу с собой поделать. За долгие годы в журналистике никак не отвык от дурацкой привычки: как только меня пытаются шмонать или даже просто «подержать за вымя» всякие «специальные товарищи», немедленно начинаю дерзить и прикалываться. Хотя в своё время пару раз уже огрёб через этого несколько неприятных проблем, все равно черт меня снова дергает… И это тоже, видимо, одно из проявлений того самого вечного огня приколиста и непоседы, которое свойственно многим журналистам, и мне в том числе.
Штатский покачал головой.
— Шутим?
На этот раз я счел наилучшим промолчать, дабы не перегибать палку.
Особист постоял, пожевал губами, мягко постукивая моей корочкой по ладони.
— Проходите, — сухо сказал он. — Ничего со стола не брать, ни к чему не прикасаться, на стул не усаживаться. Все вопросы ко мне.
И посторонился, пропуская меня в зал.
Место, где был обнаружен писатель Воронов, пребывавший в относительном здравии и которого еще три дня назад я видел абсолютно мертвым, я углядел сразу. Стол, стул и все подходы к ним были огорожены тонкой красной ленточкой, так что я при всем желании не мог бы усесться на место, где сидел столь чудесным образом
