услышать что‑нибудь про Лену. Хотя и боялся этого.
— Ладно, что уставились друг на друга! Давайте за встречу, — скомандовал Шкет на правах хозяина.
Они быстро выпили, закусили солеными грибами, твердым салом и черствым как кирпич, черным хлебом. Потом сразу по второй.
Шкет включил радио.
— Что это мы в тишине сидим… — сказал он, будто извиняясь.
Старая радиоточка затрещала, зафонила с остервенением, но буквально через секунду в комнату полился молодой женский голос, от которого в затхлом помещении вроде даже немного посвежело.
— … по кличке «Моцарт». На его счету более 30 убийств и покушений. Его называют самым страшным серийным убийцей, которого пытались найти более четверти века.
Виктор, державший стопку у рта, замер.
Остановился и Шкет. Он обернулся и уставился на радио, висевшее в углу, рядом с разделочной доской, испещренной глубокими ножевыми порезами.
Леня издал нечленораздельный звук и глаза его округлились.
— Сделай… погромче… — Виктор привстал, но Шкету не нужно было повторять дважды. Он на цыпочках подошел к радиоточке и выкрутил звук на максимум.
— А теперь о погоде, — сообщило радио.
Шкет повернул ручку и в комнате стало тихо.
Виктор опустил рюмку на стол.
— Вот это да… — сказал он. — Я должен… его увидеть.
— Ты должен? — тихо спросил Леня. — Мы все должны. Мы все.
— Сколько лет прошло? — Шкет подошел к столу и медленно сел на табуретку. Руки у него заметно дрожали.
Никто ему не ответил.
— А ты помнишь колодец? — спросил Виктор. — Куда вы меня… Вас еще Гром спугнул.
Шкет налил в рюмку водки и не говоря ни слова, выпил.
— Я был такой малой… такой глупый… Ты уж зла не держи.
Виктор покачал головой.
— Кто старое помянет…
— Этот упырь с нашей школы двух девчонок утащил, — сказал Леня.
— И училку музыки еще, — добавил Шкет. — Но это, кажется, случилось, когда ты уже срок мотал.
Виктор взял рюмку, выпил, не закусывая и решился. Всю неделю он ходил сам не свой, посматривая на телефон.
— А что с Ленкой‑то? — спросил он небрежно. — Я… вроде видел ее на лавке с каким‑то парнем… в первый день, когда приехал.
Друзья переглянулись. Леня как‑то замялся, а Шкет отвел взгляд.
— Этого не может быть, — сказал Леня сиплым голосом. — Ты не мог ее видеть.
— Как это? — не понял Виктор. — На скамейке возле круглосуточного магазина с банкой «Охоты»… — он помолчал, пожал плечами и продолжил уверенно: — А кто же это был? Она, только… очень толстая какая‑то и… ну, в общем…
— Угу… никакая она не толстая, — промямлил Шкет. — Когда я ее последний раз видел, она была как тростинка. Тонкая, того и гляди ветром сдует…
— Последний раз? — Виктора вдруг словно током шарахнуло. — Что ты имеешь ввиду, последний раз⁈ Это когда?
Шкет и Леня одновременно посмотрели друг на друга, потом Шкет дрожащей рукой налил полную рюмку. Горлышко бутылки дрожало.
— Она… в общем… ты сядь, хорошо?
Виктор только теперь заметил, что вскочил с табуретки и принялся мерить шагами огромную кухню — от окна к двери и назад — всего метров восемь или даже десять. Доходя до окна, он автоматически откидывал давно не стиранную занавеску, отчего светлая пыль с ускорением взлетала к потолку, смотрел пару мгновений на вымерший двор, заваленную старой разбитой мебелью мусорку, припаркованные вдоль обочин автомобили — затем опускал занавеску и шел назад.
Услышав голос Шкета, он остановился и невидящим взглядом уставился на репродукцию картины Васнецова «Три богатыря», расположившуюся над угловым диваном.
«Три богатыря, — подумал он. — Интересно, кто я из них? Наверное, Илья Муромец… Шкет — Алеша Попович, это понятно, ну и Добрыня — Леня Архангельский, тут к бабке не ходи». Он улыбнулся собственным мыслям. Странно, что делает время с людьми и их отношениями. Вчерашние закадычные друзья становятся непримиримыми, злейшими врагами, а враги — друзьями, товарищами. Все это происходит так естественно, будто подобное положение вещей заложено в самой природе. Потому‑то, подумал он, случаи длительной, ничем не омраченной дружбы, пронесенной сквозь года и неурядицы, так редки и воспринимаются, скорее, как нонсенс.
Но герои‑то на картине — мифические, не настоящие, — вспомнил Виктор урок Галины Самуиловны. Бессменная классная руководительница, учительница русского языка и литературы любила растолковывать им, балбесам, тайные смыслы различных литературных произведений и картин, а после они всем классом устраивали жаркие споры и обсуждения.
При этом половина класса пыталась опровергнуть учительницу, а вторая наоборот — поддержать.
Он вспомнил, что на самом деле Илью Муромца, точнее, прототипа его персонажа на картине звали смешным именем Чоботок — когда Галина Самуиловна рассказала про это, класс взвился от смеха. Никому не хотелось быть Чоботком, зато многие хотели быть Муромцами. Потрясло то, что, по словам учительницы и жили все эти богатыри в разное время — когда Илье Муромцу было столько лет, каким он изображен на картине, Добрыня был уже глубоким стариком, а Алеша Попович — мальчиком.
Виктор всегда оказывался по разные стороны со Шкетом и Леней — хотя этих двоих никак нельзя было назвать одного поля ягодой: один — типичный хулиган с довольно низким рвением к учебе, едва балансирующий на грани вылета из школы, второй же — почти гений, лучший ученик, едкий и циничный, смотрящий на всех окружающих свысока. Он даже учителей ни во что не ставил, считая их неудачниками, застрявшими в самом низу социальной лестницы.
«Жизнь — хороший учитель и великий уравнитель», — подумал Виктор, прежде чем опуститься на табуретку перед репродукций.
— Ну… — протянул он, всматриваясь в обветренное лицо Шкета и пытаясь угадать, к чему тот клонит. Судя по всему, ничего хорошего ожидать не приходилось.
Что может быть? — думал он. Она беременна? Пьет, курит? Наркоманка? — что же в этом страшного? Ничего особенного, по нынешним меркам — все они уже давно взрослые люди и пора расстаться со многими детскими иллюзиями.
— Эх, Лена, Лена… ты ведь тоже ее любил… — сказал вдруг Виктор, глядя Шкету в глаза.
Тот было открыл рот, чтобы сообщить известие, но так и застыл, подобно засохшей рыбе на ниточке — рот буквой «О», вытаращенные, удивленные глаза…
Поймал с поличным, — подумал Виктор. Хотя какая это новость? Ни для кого не было особым секретом и только они сами,
