и чистым. Город ждал, прислушиваясь всеми своими зданиями, всеми обитателями, каждым листиком на дереве.
Хелен глубоко вдохнула и запела.
До самого последнего момента она боялась, что у неё не получится, но благословение Крысолова было при ней, как он и пообещал при расставании. Из её горла полился не её голос, а мелодия флейты — знакомая, забытая, прекрасная, единственная на свете.
Люди слушали, ошеломлённые, очарованные. Город замер.
Из глаз Хелен текли слёзы: не она пела
— Крысолов играл на ней, через столько лет, играл на живой флейте, и флейта слушалась мастера, пусть даже его не было сейчас рядом — она выводила чистые ноты, одну за другой. Призывала. Приказывала.
Из домов начали выбираться серые тени. Хелен рыдала, не вытирая слёз, горло вибрировало, но она не фальшивила. Она пела. В кругу тварей, наливавшихся плотью под утренним светом. В кругу красных глаз с серебряным отливом. Хвостов, покрытых жирными металлическими чешуйками. Чёрных иззубренных когтей. Медленно бледнеющих. Снова теряющих облик. Растворяющихся. Теперь — Хелен надеялась всем сердцем — навсегда.
Из-за угла выскользнула ещё одна (последняя?) крыса. Песня звенела, лились последние ноты, но тварь проскользнула мимо замершего круга себе подобных и шмыгнула по улице, не задержавшись. Хелен мысленно застонала: всё-таки, одна жертва есть. Кто-то из детей сейчас спит в плену кошмаров, а вор убегает с драгоценной добычей, неподвластный чарам Крысолова.
Хелен даже не удивилась, узнав имя ребёнка — имя единственного пострадавшего. Просто поняла, что иначе и быть не могло. Судьба развела руками и ухмыльнулась.
… Мать Лизы не плакала, как и мать Хелен тогда, в Гамельне. Только переводила глаза с мужа на циркачку, спасшую город, но не уберегшую её ребёнка, — и под этим взглядом Хелен просто не могла сказать, что не может помочь, не знает, что делать дальше.
— Что с ней? — в десятый раз спрашивал Ларс, сидя над спящей дочерью.
«У неё что-то украли», — выводила Хелен пером по бумаге, будучи не в состоянии сказать и слова после того, как побывала живой флейтой, — надо полагать, человеческое горло плохо приспособлено для подобных звуков.
«У неё похитили какую-то часть. Я не знаю. Её нужно вернуть», — Хелен писала, не до конца уверенная в собственной правоте. — «Если не вернуть, девочка, в конце концов, умрёт».
— Что нужно делать?
Хороший вопрос. Где искать сбежавшую крысу — в какую щель она ускользнула?
Куда направлялся Крысолов, уводя спящих детей из Гамельна?
Им помог, как ни странно, Петер — молчаливый силач, на которого Хелен привыкла опираться в трудные минуты, как на стену, но вот ожидать от него умных мыслей ей и в голову не приходило.
Как оказалось, зря.
— Пусти кота, Хелен, — сказал Петер. — Он же учёный у тебя. Он почует, в какую сторону идти.
И Хелен хлопнула себя по лбу, обозвав дурой.
— … Где мы? — спросил Ларс, моргая и щурясь.
Жёлто-серый песок струился между растрескавшихся валунов, по жёлто-бурой земле пустыни.
Пустыни, которой никак не могло быть за городскими стенами.
Хелен вдохнула вязкий, раскалённый воздух, и шагнула вперёд, навстречу кошмарным снам пятнадцатилетней давности.
***
Куда они идут? Она не знала. Что будут делать, когда догонят крысу? Она не знала. Горло, истерзанное песней, почти выздоровело, и голос вернулся, но был ли с того толк — она не знала.
Ей хотелось плакать.
— Что мы будем делать, Май? — шептала она коту, когда была уверена, что её спутники не слышат.
Май не отвечал, только прижимался к ней, и от ощущения его пушистого тепла ей становилось немного легче.
Их вели следы, отпечатавшиеся на пыльной дороге — отчётливые, глубокие. Перед каждым очередным поворотом Хелен теперь задерживала дыхание, надеясь и боясь увидеть впереди тварь, похитившую часть (души?) девочки, которую тащил на руках спотыкающийся отец, держащийся уже только на отчаянной, безумной надежде.
У самой Хелен, как она с ужасом понимала, надежды почти совсем не осталось. Память подводила, а та единственная песня, которую она знала, уже была использована.
«В конце концов», — думала она с бесшабашностью отчаяния, — «мы просто достанем у неё из пасти то, что она тащит, как бы оно ни выглядело, и, может быть, поймём, что именно с этим надо делать…»
Май, шедший впереди, зашипел, изогнув спину, и замер на месте. Хелен почувствовала, как её с ног до головы окатило холодом, вопреки раскалённому зною.
Крыса стояла на дороге — стояла, повернувшись мордой к ним, ощерившись.
Какая она огромная, поразилась Хелен, ничуть не меньше её кота. Разве она была такой раньше? Здесь, в этой невозможной, мёртвой пустыне тварь словно бы выросла и стала гораздо реальнее, чем тогда — в городе, на площади.
Глаза, отражающие полуденное солнце, сияли ярким, серебряным светом, так, что хотелось зажмуриться.
Хелен глубоко вдохнула, и сделала шаг вперёд. И ещё один шаг.
Крыса зашипела, широко разинув пасть. У неё зубы, как иголки, беспомощно подумала Хелен. Её начала колотить дрожь, она сцепила руки, и придвинулась ещё на шаг. Сзади что-то бормотал Ларс.
«Пой», — приказала себе Хелен. Приоткрыла рот, ещё раз вдохнула.
Ничего. Мелодия не пришла, из её губ вырвался хриплый выдох, ничего больше.
Крыса снова зашипела, и в этом звуке Хелен померещилась насмешка.
— Ну и ладно, — сказала она в полный голос, делая последний шаг, придвигаясь к твари вплотную. Занесла ногу для того, чтобы ударить каблуком.
И наплевать на песни, флейты и заклинания.
Крыса прыгнула — высоко вперёд, с пронзительным писком, резанувшим уши. Метя вцепиться Хелен в горло.
Она отшатнулась, не успевая, понимая, что это бесполезно, что её жизни остаётся всего миг.
Из-за её спины на тварь бросилась серая тень, сбила, и воющий клубок покатился по песку.
Хелен вскрикнула — громко и отчаянно.
Ей показалось, что она видит мелькнувшую оскаленную пасть, потом кошачью лапу, но понять, кто побеждает в схватке, было невозможно.
Хелен огляделась, ища помощи, не представляя, что делать. Обхватив дочь, стоял Ларс, бледный, не отводя глаз от дерущихся кота и крысы.
Хелен посмотрела на Петера — в последней надежде, как глядела всегда, когда чтото шло наперекосяк. Тот поймал её взгляд, наклонил голову и шагнул вперёд. На секунду замер и неуловимо быстрым движением сунул руку в вихрь песка, шерсти, зубов и когтей.
Вскрикнул, затряс рукой — но
