это не публично!» Если нищий, голодая, грош возьмет в чужом дому, стража, жалости не зная, поведет его в тюрьму. Если ловкий аккуратно где-то цапнет миллион, дом построит, станет знатным, — честь его хранит закон. «Эти деньги он украл у народа… Неприлично!» «Не беда, к чему скандал? Это не публично!» Если женщина устанет с горем биться день-деньской, от голодной жизни станет жертвой похоти людской, то ее без разговора суд всеобщий заклеймит. А когда богачка Флора то же самое свершит, развлекаясь без стыда… Если скажешь: «Неприлично!» так ответят: «Не беда, это не публично!» Вот, назвавшись патриотом, тот поднимет кутерьму: «Я всегда с родным народом!» Стоит крикнуть тут ему: «Брось кричать, Шейлок негодный, эти вопли, этот плач так смешны и старомодны, все мы знаем: ты палач! Богател ты без труда, разорял народ цинично». Возражают: «Не беда, это было не публично». Перевод Л. Белова.
ПАМЯТНИК
Возле голого и безводного села Горна-Баня, в глубоком овражке журчал родничок.
Родничок этот — единственный, дававший чистую, студеную водицу крестьянам, несший благословение и божью благодать иссохшей и жаждущей земле, добрые люди еще много веков назад выложили камнями и устроили деревянный желобок, чтобы вода наполняла кувшины и ведра статных девушек и молодок, спускавшихся в овражек по пологой тропе.
Когда вечерело, парни-волопасы собирались там поить сивых волов и балагурить с девушками.
И ручеек, не умолкая, весело журчал долгие годы, целые века, радуя село и давая прохладу местности.
Никто от него большего и не требовал: только чтоб струился вот так в своем овражке да щебетал, бормоча и напевая.
* * *
Как-то раз приехал туда ученый человек из Софии. Остановил свою пролетку над высоким обрывом, презрительно посмотрел на ручеек и подумал:
«Почему эта вода течет так глубоко внизу? Она выбрала очень неудачное место. Овраг неудобный, тропинка скользкая. Надо поднять воду и отвести ее в более удобное место».
Он вернулся в свое министерство и написал глубокомысленный доклад на сорока страницах, в котором предлагал исправить ошибку природы, как видно, не имеющей инженерного диплома, и поднять из оврага родник, выложенный к тому же такими грубыми, неэстетичными камнями.
Его высокопревосходительство министр финансов, всегда внимательный к эстетической стороне дела, одобрил предложение и поручил ученому человеку, изъяв родник из оврага, перенести его на середину села.
* * *
С этого начались страдания бедного родника, идиллия его одиночества была нарушена, поэзия изгнана.
В овраг спустился целый рой землекопов и каменщиков со своим инструментом, а также начиненных архитектурными познаниями очкастых инженеров, за которыми тащили целый арсенал гидравлических приборов.
И как пошло — роют, разрушают, строят! Гомон, движение воцарились в дотоле мирном овражке, приюте любовных свиданий и забав молодежи… Бедный овражек заполнил лихорадочный шум — удары кирки, изощренное сквернословие, научные термины.
Оградили воду со всех сторон толстой каменной кладкой. Взятая в плен, вода заклокотала, застонала жалобно в своей каменной темнице, как вдова мастера Манола{51}.
Только в крыше оставили дырку — окошко в склепе.
Вставили туда высокую чугунную трубу, по которой воде надлежало подниматься вверх, чтоб затем ее разводили по другим трубам туда, куда нужно.
Работа шла полным ходом, наука насиловала законы природы, многоумный человек из министерства финансов торжествовал, и струйка золота непрерывно текла по невидимому желобу из мешка софийского казначейства в кошелек обладателя ученого диплома.
Работа кипела. Овражек был буквально затоплен архитектурными познаниями, гидравлическими приборами, орудиями измерения и нивелировки, продуманными планами и тонкими расчетами; в воздухе так и жужжали рои специальных выражений, технических терминов, научного мудрословия.
Но однажды ночью вода, вместо того чтобы бить фонтаном из чугунной трубы, ушла в землю и пропала.
Испугалась всей этой учености.
* * *
Печально и безмолвно торчит теперь чугунная труба в заглохшем овраге. Остроумный отшельник из Горна-Бани, господин Ш., утверждает, что труба эта — памятник. Памятник — чему?
Перевод С. Коляджина.
НЕГОСТЕПРИИМНАЯ ДЕРЕВНЯ
Русский, давно осевший на службе в Софии, — мы назовем его господином Матвеевым, — заядлый велосипедист, катил на своей двухколесной машине к Враждебне по прямому и гладкому шоссе, которое тянулось, как натянутая струна, через софийскую котловину.
Бурые клубы пыли поднимались из-под колес, окутывая велосипедиста с головой, и неслись вместе с ним по полю, словно вихрь, гонимый ветром.
Не сбавляя скорости, Матвеев проехал километров
