сиплю я, потому что горло сковал спазм.
— Ты.
Мне ужасно приятно слышать то, что он в меня верит. Мне нравится идея управлять своей жизнью самой, но это также и пугает. Потому что я не могу заранее знать, к каким последствиям приведет меня то или иное решение...
И я осмеливаюсь сказать об этом отцу, на что он мне тепло улыбается и говорит:
— Этого, солнышко, никто знать не может. И твоя мать ошибочно считает, что это так. Не знаю, обманывает она только тебя или себя тоже. По мне, это выглядит как принудительное воплощение своих грез в ребенке. Но давай сосредоточимся на тебе. Ответь мне честно, какими из тех занятий, что ты посещаешь, ты бы хотела продолжать заниматься?
— Я...
— Прости, — вновь улыбается он. — Кажется, я неосознано тоже начал на тебя давить. Давай поступим так: ты все обдумаешь, рассмотришь с разных сторон — никакой спешки, солнышко, — а затем и решишь, на что ты хочешь тратить свое время. Я поддержу любое твое решение, обещаю.
— А... а как же мама? Боюсь, она будет против любых изменений...
— Пусть, — легко пожимает он плечами. — Это твоя жизнь, Люба, не ее. И потом, теперь у тебя есть я. Хоть и не своевременно, но я более чем готов отстаивать настоящие интересы своей дочери. Даже против такого соперника, как твоя мама. Не думай о ней. Не думай ни о ком, кроме себя. Договорились?
— Да, — выдыхаю я.
— Отлично, — улыбается папа и касается губами моего лба. — Люблю тебя. А теперь иди, начинай обдумывать, — широко улыбается он в конце.
— Спасибо, — искренне благодарю я.
— И тебе спасибо.
Я выхожу из кабинета отца, пребывая в некотором замешательстве и в то же время чувствуя некое предвкушение. Неужели я в самом деле могу посвятить себя вокалу, и только ему? А в свободное от занятий время — сочинять? С ума сойти! Хотя фортепиано мне нравится. Нравится мне и Эльвира Львовна. Надо же! Не представляла, что она так неравнодушна к моей судьбе... Не верится. Просто не верится, что я могу изменить жизнь так, как хочу сама...
И тут я чувствую чей-то взгляд... Поднимаю глаза выше по лестнице и вижу сидящего на одной из ступенек Мирона. Мое сердце уже привычно совершает прыжок с переворотом, а в ушах начинает звенеть кровь. Я по-прежнему не имею желания с ним общаться, ну то есть я всеми силами убеждаю себя в этом, а он, похоже, настроен на разговор. Поднимается на ноги и преграждает мне дорогу:
— Фенек...
— Я просила тебя не называть меня так, — говорю я не так уверенно, как хотелось бы, но затем напоминаю себе, что он эгоист, и поднимаю подбородок повыше: — Но очевидно, ты по-прежнему думаешь лишь о своих желаниях. Так что...
Пытаюсь быстро проскочить в просвет между ним и перилами, но он выставляет руку, обхватывая пальцами отполированный деревянный поручень, и тут же проделывает второй рукой то же самое, захватывая меня в плен. Его теплое дыхание так близко, что я чувствую, как от него шевелятся мои волосы у виска. Боюсь повернуться к нему лицом, потому что обязательно утону в синеве его глаз, и тогда... Тогда я точно не смогу думать связно. У меня уже не очень выходит, потому что его близость слишком волнует...
— Мирон, — требовательно выдыхаю я, но голос предательски дрожит.
— Лю. Так можно тебя называть?
— Наверное, да. Что тебе нужно, Мирон?
— Поговорить.
— О чем? Неужели, раскаялся в содеянном?
— Я не жалею, что обманывал тебя, Люб. И не пожалею, не жди. Это помогло мне тебя узнать, и я этому рад.
— Тогда нам не о чем говорить, — толкаю я его руку своими двумя в попытке вырваться из плена, но он тут же обхватывает пальцами мои плечи, разворачивая меня лицом к себе и прислоняя спиной к перилам.
— Но я жалею, что ты узнала об обмане вот так. Я честно планировал тебе обо всем рассказать, просто ждал подходящего момента.
— Дождался. Поздравляю. Теперь твои друзья знают, какая я дура.
— Да плевать на них! — скрепит он зубами, кажется, начиная выходить из себя. И тут...
— Мирон! Что ты делаешь? — звучит со второго этажа взволнованный голос Никиты. — Люба, тебе больно?
— Исчезни, Ник, — бросает Мирон, не глядя на брата.
— Отпусти ее! Иначе, я...
— Я сказал: исчезни! — громче рявкает Мирон.
Никита замирает на секунду, как от удара: личико бледнеет, губы обиженно поджимаются, но он упрямо спускается к нам.
— Вот! — не выдерживаю и я, начиная шипеть в лицо Мирону. — Тебе плевать на всех вокруг! Ты переживал, что я обижу нашего брата, а сам раз за разом его расстраиваешь! Он тянется к тебе, а ты отталкиваешь его снова и снова! Отпусти меня и попробуй для разнообразия подумать о ком-то, кроме себя!
Я вырываюсь из его рук, обхватываю протянутую ладонь подошедшего Никиты, и мы вместе бежим по лестнице вверх. Сердце грохочет в ушах, как сумасшедшее, руки и ноги дрожат. Ужасно хочется как можно скорей оказаться в комнате, чтобы нервное напряжение отпустило. Главное, чтобы Мирон не вздумал пойти вслед за нами.
У своей комнаты торможу и смотрю на брата. Он выглядит подавленным. Мирона я не вижу, потому опускаюсь на корточки, сжимая обе руки Ника в своих, и заглядываю ему в глаза:
— Пожалуйста, не принимай его слова на свой счет, просто мы немного поспорили, и он сорвался на тебе. На самом деле он тебя очень любит, я знаю.
— Папа говорит так же, — несмело улыбается он.
— Потому что это правда, — тоже улыбаюсь я и выпрямляюсь: — Хочешь зайти ко мне?
Никита кивает, кажется, решая дать своему старшему брату очередной шанс проявить себя иначе. А может, просто верит нам с папой, верит в него. Я почему-то тоже в него верю.
Когда подходит время ехать на урок балета, а Никита уже давно убежал играть во двор, я решаю позвонить Ксении и предупредить, что меня сегодня не будет, да и не только сегодня. Она радуется моему решению вместе со мной и предлагает сходить куда-нибудь после того, как она освободится. Я соглашаюсь. Откладываю телефон на тумбочку, растягиваюсь во весь рост на
