– Не в службу, а в дружбу! – Костюков просительно прижал руку к груди. – Не надо пока Марецкого трогать. Мы немного сами повозимся, а уж потом делайте что хотите. Договорились?
– Да.
Костюков поднялся со скамьи. Его собеседник тоже поднялся.
– Как тебе твоя работа? – спросил Андрей. – Лучше, чем под погонами ходить?
– Хорошо там, где нас нет, – философски заметил Костюков. – Тоже не сахар, если честно.
– Но зарплата нормальная?
– Нормальная.
– Я вот все присматриваюсь. Подумываю, не уйти ли в охранную структуру? Все-таки деньги. Или к вам не пробиться? Конкуренция, наверное? За свои места народ держится, чужаков и близко не подпускают? Вакансий не бывает в принципе?
Ему была нужна информация из первых рук.
– Ну почему же? – сказал Костюков. – Вакансии появляются. Недавно вот одно место освободилось. Не в личной охране, а на одном объекте.
– Уволился кто-то?
– Нет. Убили его. Охранял обменник, а два отморозка туда пришли долларами разжиться. Расстрел на Беговой. Не слышал? В прошлом месяце. Четыре месяца только как отработал.
* * *
Родственница Бориса Евдокимовича Мятликова оказалась маленькой сухонькой старушкой, похожей на воробья. Родственницей она была совсем уж дальней, иные люди при столь неблизких отношениях и знать не знают друг про друга. Удерживало их с Борисом Евдокимовичем рядом, наверное, только то, что никого у них из родни больше уже не осталось, о ком они знали бы.
Жили они раздельно, и Костюков приехал к Полине Михайловне в ее квартиру у станции метро «Водный стадион». Типовая пятиэтажка, спрятавшаяся среди деревьев за домом более поздней постройки. В квартире было сумрачно. Пахло старыми вещами. Или сама старость так пахнет?
– Пойдемте на кухню, – пригласила Полина Михайловна. – Я вас чаем угощу.
Костюков пришел к ней как работник следственных органов. Так он представился старушке в телефонном разговоре, договариваясь с ней о встрече. Андрей, недавний собеседник Костюкова, предупредил его о том, что Полина Михайловна – старушка крайне подозрительная и осторожная, живет в постоянном ожидании каверз, на которые, по ее убеждению, столь горазды окружающие, и если Костюков что-то сделает не так, аудиенция может и не состояться.
Входя в квартиру, Костюков показал старушке свое удостоверение. Звезды на погонах, которые Костюков когда-то носил, произвели на Полину Михайловну требуемое впечатление. Теперь можно было и поговорить.
– Я вас вареньем угощу. У меня есть свежее, – шамкала Полина Михайловна. – Из малины. Из облепихи. Из крыжовника…
Она перечисляла и одновременно выставляла банки с вареньем на стол.
– Из арбузов…
– Как – из арбузов? – удивился Костюков.
Старушка уже выставила банку с желеобразной массой зеленого цвета.
– Из арбузных корок, – сказала она с гордостью человека, привыкшего все делать своими руками. – Обычный рецепт. И сахара идет, в общем, столько же.
– Варенье я попробую, – кивнул Костюков. – Вот это, зелененькое.
– Вам понравится. Вот увидите. Не может не понравиться. Вы вообще очень приятный молодой человек. Просто радостно видеть, что у нас есть такие офицеры. Вы ведь офицер?
– Так точно.
– А чин у вас какой?
Не чин, а звание. Но Костюков не стал поправлять собеседницу.
– Капитан, – ответил он.
– Ну надо же! – восхитилась старушка и даже руками всплеснула. – Такой молодой, а уже капитан!
Кое-кто из бывших однокашников Костюкова к этому времени дослужился до подполковничьих звезд.
– Да, – сказал неопределенно. – Такие вот дела.
Пора было начинать разговор о главном.
– Нам требуется ваша помощь, Полина Михайловна.
– Я понимаю! – сказала старушка с готовностью.
Тряхнула головой, от чего пряди седых волос пришли в движение. Она прямо-таки пожирала глазами собеседника.
– Мы обратили внимание в прошлый раз на то, – издалека зашел Костюков, – сколь многие люди обязаны Борису Евдокимовичу раскрытием тайны своего происхождения. Он как бы возвращал этим людям их прошлое. Их предков.
– Да, – сказала Полина Михайловна и поджала губы, демонстрируя скорбь по безвременно ушедшему в небытие родственнику.
– А как Борис Евдокимович находил этих людей?
– Предков? – уточнила собеседница.
– Нет, тех, для кого он и составлял все эти генеалогические схемы. Ведь не все к нему обращались по собственной инициативе. Нередко он начинал поиски, даже не имея заказа. И уже потом приходил к человеку с готовой работой. Ведь так?
– Наверное.
Костюкову показалось, что собеседница осторожничает. Это ее односложное «наверное» было как щит, которым она хотела прикрыться.
– Полина Михайловна! – протянул Костюков, улыбаясь при этом с укором.
Демонстрировал, что раскусил нехитрую уловку собеседницы, но легко прощает ей эту маленькую хитрость.
– Нет, ну то есть, конечно! – разволновалась Полина Михайловна. – Конечно, все так и было, как вы говорите!
– Как я говорю? – спросил Костюков с мягкой улыбкой инквизитора.
– Приходили к нему. И сам он иногда действовал…
– Вот я и спрашиваю, – сказал мягко Костюков, – почему он выбирал одних людей, а не других? Какие были критерии отбора?
Полина Михайловна замялась.
– Это должны быть известные люди, да? – пришел ей на помощь Костюков.
– Ну разумеется! – с готовностью откликнулась старушка.
– Но известных людей много. А Борис Евдокимович старался только для некоторых.
– Он выбирал тех, по кому можно было отыскать хоть какие-то сведения. Это ведь только кажется, что все есть в архивах. Многое утеряно. Революция. Гражданская война. Немецкая оккупация. Поэтому по некоторым людям, как ни бейся, ничего собрать нельзя. Вот Боря и наводил справки.
Она смотрела в глаза Костюкову, как смотрит на преподавателя записная отличница: все ли она правильно сказала на этот раз и достоин ли ее ответ желанной пятерки? Только теперь Костюков понял, что она его боится. Вот откуда ее суетливость, комплименты невпопад, столь явно демонстрируемая готовность помочь. И пока она пребывает в таком состоянии, пока боится и все силы у нее уходят только на то, чтобы этот свой страх скрыть, ее можно о чем угодно спрашивать. Даже о самом главном. О том, ради чего сюда и пришел.
– А как Борис Евдокимович занялся Марецким? – самым невинным тоном осведомился Костюков.
Полина Михайловна изогнула дугой реденькие старушечьи бровки, вытянула лицо, старательно изображая крайнюю степень изумления, и ненатурально удивленным голосом переспросила:
