словами: „По-видимому мы будем воевать, как воевал Помпей Великий — не столько являясь полководцем, сколько подчиняясь войску“»[210].
Второе сражение при Филиппах состоялось 23 октября 42 года до н. э. Как сообщает Плутарх, накануне ночью «Бруту вновь явился призрак. С виду он был такой же точно, как в первый раз, но не проронил ни слова и молча удалился»[211]. День выдался ненастным, туманным, пасмурным и дождливым. Первыми на правом фланге нанесли удар легионы Брута, однако левый фланг, которым должен был командовать погибший Кассий, фактически бездействовал. Этим не преминули воспользоваться триумвиры[212].
По свидетельству Аппиана, «нападение было неистовым и жестоким. Стрел, камней, метательных копий у них было несколько меньше, чем это было обычно на войне; не пользовались они и другими приемами военного искусства и строя. Бросившись с обнаженными мечами врукопашную, они рубили и были рубимы, вытесняли друг друга из строя, одни скорее, чтобы спастись, чем чтобы победить, другие, чтобы победить, а также под влиянием убеждений полководца, вынужденного ими к сражению. Много было крови, много стонов; тела убитых уносились и на их места становились воины из резерва. А полководцы, объезжая и осматривая ряды, поднимали настроение войска, убеждали работавших потрудиться еще, а изнуренным ставили смену, так что бодрость передних рядов все время обновлялась притоком новых сил. Наконец, войско Цезаря или от страха перед голодом — оно боролось особенно энергично — или благодаря счастью самого Цезаря — и воинов Брута не за что было бы упрекнуть — сдвинуло с места вражеские ряды, как если бы опрокинуло какую-то тяжелую машину. Сначала враги отступали шаг за шагом осторожно, но когда боевой порядок их стал нарушаться, они начали отступать быстрее, а когда с ними вместе стали отступать также и стоявшие во втором и третьем рядах, они, смешиваясь все вместе, в беспорядке теснились и своими, и врагами, непрерывно налегавшими на них, пока наконец не обратились в бегство»[213].
Вместе со всеми позорно бежал с поля боя и командующий легионом военный трибун Гораций. Вот как он сам описывает это:
…в день замешательства,
Когда я бросил щит под Филиппами,
И, в прах зарыв покорно лица,
Войско сложило свое оружье.
Меня Меркурий с поля сражения
В тумане вынес вон незамеченным…[214]
После поражения Брут бежал со своими ближайшими соратниками и воинами в горы. У него еще оставалось около четырех легионов, но солдаты отказались ему повиноваться и сообщили, что намереваются сдаться триумвирам[215]. Узнав об этом, Брут покончил с собой, бросившись на меч. Описание последних минут его жизни сохранилось у Плутарха: «Кто-то промолвил, что медлить дольше нельзя и надо бежать, и Брут, поднявшись, отозвался: „Вот именно, бежать, и как можно скорее. Но только с помощью рук, а не ног“. Храня вид безмятежный и даже радостный, он простился со всеми по очереди и сказал, что для него было огромною удачей убедиться в искренности каждого из друзей. Судьбу, продолжал Брут, он может упрекать только за жестокость к его отечеству, потому что сам он счастливее своих победителей, — не только был счастливее вчера или позавчера, но и сегодня счастливее: он оставляет по себе славу высокой нравственной доблести, какой победителям ни оружием, ни богатством не стяжать, ибо никогда не умрет мнение, что людям порочным и несправедливым, которые погубили справедливых и честных, править государством не подобает. Затем он горячо призвал всех позаботиться о своем спасении, и сам отошел в сторону. Двое или трое двинулись за ним следом, и среди них Стратон, с которым Брут познакомился и подружился ещё во время совместных занятий красноречием. Брут попросил его стать рядом, упер рукоять меча в землю и, придерживая оружие обеими руками, бросился на обнаженный клинок и испустил дух. Некоторые, правда, утверждают, будто Стратон сдался на неотступные просьбы Брута и, отвернувши лицо, подставил ему меч, а тот с такою силой упал грудью на острие, что оно вышло между лопаток, и Брут мгновенно скончался»[216]. Может быть, при кончине Брута присутствовал и Гораций, сохранявший добрую память о своем первом покровителе на протяжении всей своей жизни.
Республиканцы потерпели страшное поражение, оправиться от которого было уже невозможно. Недаром, как пишет Плутарх, после нелепого самоубийства Кассия, «Брут долго плакал над телом, называл Кассия последним из римлян, словно желая сказать, что людей такой отваги и такой высоты духа Риму уже не видать»[217]. Действительно, после гибели Кассия и Брута не нашлось больше в Римском государстве людей, способных возглавить борьбу против самодержавной власти триумвиров. Римская республика пала.
Глава четвертая. Время разочарований и надежд
После поражения республиканцев Гораций в начале 41 года до н. э. вернулся в Италию. Есть гипотеза, что близ мыса Палинур (Тирренское море) корабль, на котором он плыл на родину, потерпел крушение, и будущий поэт лишь чудом избежал гибели[218]. Его отец к тому времени уже умер, а имение было конфисковано в пользу ветеранов Октавиана, так что Гораций остался практически без средств к существованию[219].
После амнистии сторонников Брута в 40 году до н. э. он отправился в Рим и на последние деньги купил должность в коллегии квесторских писцов (collegium scribarum)[220]. Квесторские писцы, хотя и являлись мелкими чиновниками, пользовались заслуженным уважением, получали регулярное жалование и часто занимали свою должность пожизненно. Они играли довольно значительную роль в государственном аппарате, поскольку их начальники — квесторы — распоряжались финансами Рима. Именно квесторские писцы подготавливали и составляли важнейшие финансовые документы, переписывали законодательные акты, ведали финансовыми архивами, следили за отчетностью и т. д. Следует также учесть и слова Плутарха, который писал, что служители и писцы казначейства, «постоянно держа в своих руках государственные акты и законы, а начальников получая всякий раз молодых (квесторами обычно становились в 27 лет. — М. Б.) и, по неопытности, безусловно нуждающихся в учителях и наставниках, не повиновались им, но скорее сами становились их начальниками»[221]. Известно также, что коллегия квесторских писцов часто устраивала общие собрания, на которых обсуждались важнейшие дела, о чем упоминает и Гораций: «…а тут есть общее новое дело — / Скрибы велели напомнить: „Квинт, не забудь, приходи же!“»[222] Ученые до сих пор спорят о том, как долго Гораций находился на этой должности. Есть даже мнение, что он занимал ее пожизненно.
Должность квесторского писца (scriba quaestorius), хотя и приносила недурной доход, поначалу была Горацию в тягость, но он
