но оказался под прессингом.
— Он кричать пустился, ногой топать. «Да кто ты такой⁈ Исправник, пристав, урядник? Мужик ты, а еще рассуждаешь, кому письма передавать можно, кому нельзя! Забыл, что ли, что за противление властям полагается? Кнут да каторга!» Ну, я и…
Федька не просто потупил очи долу, казалось, он хотел сфотографировать взглядом щели на паркетине. Мой гнев на него сдулся уже, как пенка на вскипяченном молоке, когда кастрюлю сняли с конфорки. Классический форс-мажор, увы. Уж не знаю, кто из моих людей, окажись на месте Федьки, смог бы выстоять под таким нажимом. Разве что Алексейка. Вспомнила, как сама в гостях у дядюшки пугала Сибирью грубоватую няньку, схватившую Лизоньку (до смерти, наверное, не забуду тот мгновенный ужас и такой же скорый гнев). Угроза тогда подействовала. И сейчас чего б ей не сработать.
А еще вспомнила давние слова Миши, что угроза со стороны сотрудника — явный признак оборотня в погонах. Опер может снять информацию при задержании, но это — случай редкий. Обычно задержат и доставят. Если же с первой минуты начался шантаж, это верный знак — дело нечисто. Но не крепостному же мужику понимать такие тонкости.
— Дальше-то что? — устало спросила я.
«Охвицер» получил письмо, после чего отконвоировал Федьку на какой-то двор, где сдал служивому попроще. Тот запер мужика в сарай, велел ждать, «пока начальство решит». Я догадалась: пока гонец не отвезет письмо дяде-котику и тот не примет решение.
М-да, нерадостно. Не так-то уж и форсил особый чиновник, говоря о своем новом статусе и возросших возможностях. И не так важно, кого он использует — подчиненных или наемников. Важно, что может создать и свои караулы, и неофициальные арестные помещения. И как-то неохота проверять предел его возможностей.
Что же касается Федьки, тот посидел пару дней на черном хлебе и пустых щах, после чего стал песни петь. Караульный возмущался, грозил, но Федор ответил, что его всегда от безделья на песни тянет.
— Что же ты пел? — не удержалась я от вопроса.
— «Ах вы, сени мои сени…», «Камаринскую», — смущенно ответил Федька.
— Мне-ка спой, — потребовала я, чтобы отвлечься от тревоги и уныния.
У Федьки оказался мощный, как будто поставленный баритон. Я восхитилась и продолжила расспросы.
— Он и грозиться, и драться, а я всё твержу — мол, если дела нет, тогда пою. Велел мне воды натаскать, поленницу переложить, потом конюшню вычистить. Вижу, мой Гнедка тут, в стойле. Я приметил, что ворота на засове, дождался, пока сторож в дом надолго отлучился, отвязал Гнедку, ржать воспретил, ворота отворил да без седла к вам поскакал. За околицу выехал, на тропинку вдоль пашни свернул — вдруг на добрых конях догонять станут. Пробирался тропками до ночи, потом на дорогу и к вам.
Да уж. Век живи с мужиками — впрочем, я только год живу — и не поймешь, чего в них больше: забитости или инициативности.
— Ступай, отдохни с дороги, Федя, — наконец сказала я.
— Барыня… уж простите, что так вышло, — несмело начал гонец. И я поняла, что он хотел не только извиниться, но и спросить.
— Сапоги отчисти и себе оставь.
Может, неправильно, но так оплошать мог бы каждый, а вот сбежать из плена и привезти важную, хоть и неприятную новость — за это следовало наградить.
Федька ушел, радуясь сапогам, а я осталась в совсем не радостных раздумьях.
Было ощущение, будто гуляю по своему дому, привычно толкаю дверь, чтобы войти… Не открывается. Да как же так, она открываться должна!
Вот и здесь. Привыкла, что мое послание всегда доходит до адресата, хоть торгового партнера, хоть супруга. А путь вдруг заблокирован. Хоть прикажи тройку запрячь да сама поезжай. Уж меня-то никто не остановит. Не вернусь, пока Мишу не встречу, не расскажу все, что должна.
Так, спокойно, без поспешных решений. Велик шанс, что дня через три понадобятся сани. А Мишу за день-другой, скорее всего, и не найду. Может, сделать какой-нибудь хитрый финт: послать гонца из экономического села якобы от тамошнего старосты?
Мои размышления на ходу превратились в прогулку. Не заметила, как вышла во двор. Кстати, отметила: двор давно осушен канавками, песком посыпан, так что гулять по нему и в середине осени почище, чем у иного барского крыльца.
— Барыня, обратиться к вам можно?
— Сказывай, что за беда приключилась, — со вздохом обернулась я к мужичку средних лет, явно деревенскому — дворню сразу бы узнала.
— Нет беды, Эмма Марковна, — ответил тот с непринужденностью, иногда свойственной пахарям и редко дворовым. — Я у Василия-тестя шапку выспорил. Он в вашу рогожерожу не поверил, сказал, что дождя не выдержит. Три дня лило, и ни капли в избе.
Я вспомнила, как разрешила нескольким мужикам взять новый материал для домашнего использования. Значит, не прогадала.
— Шапка-то хороша? — улыбнулась я.
— Свежая, из зимнего зайчика, — ответил мужик. — Спасибо, Эмма Марковна, что барскую новинку для нас не пожалели.
Глава 31
Ночь не задалась с вечера. Лизонька потребовала на ночь сказку про игошу.
— Про кого, милая?
Лизонька принялась меня просвещать. Игоша — это, оказывается, дух некрещеного младенчика, который скитается и занимается посильным вредительством. А узнала об этом дочка от Матренки, девчушки чуть постарше, допущенной играть с барскими малышами.
Пришлось быстро импровизировать про игошу-Игорешу — Лизонька удивилась, узнав, что и такое имя есть. Все закончилось хорошо, скиталец игоша стал добрым домовенком и предупреждал людей о пакостях со стороны недружелюбной нечисти. Пока рассказывала, мысленно вздохнула: что делать, если жанр «добрая сказка с хорошим концом» сложился только в XX веке. Пока же что французские, что русские сказки должны утешать взрослых и ребят тем, что в выдуманных мирах еще хуже, чем в реальном.
Ладно, дочка и Степка заснули с улыбкой. Постараюсь теперь и я.
Долго ворочалась, думала: что же делать? Верно, надо и впрямь с утра съездить в экономическое село, самой подобрать гонца. Покидать поместье и оставлять Лизу здесь одну — ни за что! Хватило прошлого раза. Тем более теперь я уверена, что за сокол, мать его, кружит надо мной что твой стервятник. Зараза.
Но и тащить ребенка по раскисшим дорогам в неподготовленном возке — риск. Пусть эти дороги завтра-послезавтра подмерзнут, их почти сразу занесет снегом.
Лиза еще маленькая. Она здоровая, румяная и в меру рослая для своего возраста девочка. Но тут нет больниц и скорых, если вдруг что. А простудить ребенка в пути слишком просто, как ни кутай.
Красный стрептоцид у меня уже есть. Сама не знаю, как нашла время-то, чтобы его синтезировать. Но получить из него белый — та еще задача, за которую я еще даже не бралась. К тому же это лекарство все равно не панацея.
Мысли постепенно замедляли карусель, но лишь только я ощутила первое дуновение сна, как донесся голос Павловны.
— Батюшка, может, до утра вам обождать?
— Нельзя ждать. Из Нижнего примчался. Скакать пришлось, хоть и непривычно мне, да и скажут: поп верхом свой сан бесчестит. Все равно спешил к Эмме Марковне.
«Бегущий полковник в мирное время вызывает смех, а в военное — панику», — вспомнила я шутку Миши. Что же должен вызывать спешащий поп?
Я скоренько одевалась, шутила сама с собой, стараясь удержать нарастающую волну паники. Поскорей бы узнать, в чем дело. Поэтому, когда Павловна деликатно постучалась-поскреблась в дверь, я уже была готова к разговору.
Отец Даниил и вправду выглядел как человек, проделавший дальнюю дорогу, — простуженно шмыгал носом. Я велела Павловне поставить самовар, сама достала из буфета графинчик с перцовкой, налила рюмку. Священник ее быстро перекрестил и опрокинул без всяких словесных дополнений, как человек усталый и в явном стрессе. Потом еще одну.
Я вспомнила, что он действительно вторую неделю отсутствует в селе. Слышала от дьячка, что вызвали в губернскую консисторию по какому-то давнему прошению. Велел передать: даже если ему в Нижнем приход предложат, вернется в Голубки, не бросит паству и меня.
— Что же случилось, батюшка? — спросила я, когда поп плеснул настойки в третий раз, правда полрюмки.
— Странное дело, Эмма Марковна, плохое дело. Давайте я все расскажу, а дальше вам решать.
Самовар уже вскипел. Что может быть уютней, чем сидеть за чашками ароматного чая, поглядывая в холодную темень за окном. Вот только рассказ отца Даниила был совсем не уютным.
В давние времена
