комок в горле, – что-то с моего лабораторного стола.
– И именно это ее отравило? – уточнил Иван «для тупых».
– Да.
Семен шумно втянул носом воздух и это был единственный звук на пораженной безмолвием кухне.
– Ах, ты ж, ученая ты харя… – медленно прошипела Тамара, начиная движение в сторону доктора наук.
Но ее перебила Елизавета.
– А голубцы, Семен? Ты же сказал, что сам видел, как Джулия…
– Голубцы я съел сам… – всхлипнул Беринзон. И, сдавшись, заплакал уже на полную. – Простите меня… Простите все… И ты особенно, Лиза! Если бы я знал, что ты зайдешь так далеко, я бы признался сразу…
В научную задачу отдела, в котором трудился микробиолог Семен Францевич Беринзон, входило изучение устойчивых к антибиотикам бактерий. Как известно, эта мелкая, безостановочно мутирующая дрянь, ежегодно сводит на нет усилия фармакологических компаний во всем мире. Вырабатывая из самих себя все новые и новые штаммы, некоторые из которых уже не только не боятся известных науке антибиотиков, а даже питаются ими и прекрасно в их среде размножаются. Ученые же, подобные Беринзону и его коллегам, вынуждены без перерыва искать все новые и новые средства, способные заставить упорные микроорганизмы сдаться. Ведь кто первым изобретет суперооружие в этой войне – до сих пор неизвестно. Либо человек найдет яд, против которого ни у одной из бактерий не найдется, что возразить, либо микробы соберут из себя нечто такое, что будет жить и размножаться, невзирая ни на одну изобретенную против них отраву. И превратят весь мир в спокойно разлагающуюся на поверхности планеты биологическую кашицу. Тоже, впрочем, форма жизни, нет?
Семен Францевич, скромный младший офицер в этой эпической битве армий бактерий и человечества, в своем рабочем кабинете, вынужденно перестроенном под домашнюю лабораторию, продолжал начатые в институте опыты. А именно, травил патогенные бактерии всеми ядами, какие можно было легально, без нарушения закона и техники безопасности, держать в домашних условиях. Но, что очевидно доктору наук, пойди, вдолби сверхпрожорливому кокер-спаниелю. Бедняга досуха вылизала все чашки Петри, до которых дотянулась своим розовым жизнерадостным языком. Включая и те, что отравили ее насмерть.
– Фенольные соединения… бактериофаги… полипептиды… – лепетал потекший микробиолог, – … атаки на мембрану… лантибиотики…
– Какие же вы все, мужики, мудаки! – резюмировала Тамара и неожиданно крепко обняла Елизавету Викторовну. – Все, подруга! Хватит. Мир.
Ошеломленная признанием мужа Шлиппе стояла посередине собственной кухни, как соляной столб. Обвившая ее, словно ласковый спрут, Тамара Николаевна успокаивающе наглаживала родственницу по плечу.
– Миленькая, да черт с ним, отпусти. Мой вон тоже хорош. Мы им попозже обоим устроим, я научу. Сядешь, может? Водички?
– Какая тут водичка… – буркнул Брыкун, исчез на минуту и вернулся с бутылкой коньяка, взятой из собственной квартиры.
Через десять минут он побежал за второй.
Больше Ивану в квартире Беринзонов делать было нечего. Женщины, наплакавшись, сидели, держа друг друга за руки, и безостановочно друг перед другом извинялись. Фантазируя, какого именно рода казни египетские они ниспошлют виноватым во всем на свете мужчинам. Виноватые мужчины, особенно Семен, вели себя тихо и пристыженно, изо всех сил стараясь стать невидимыми.
Ухода Ивана никто не заметил.
– И как ты понял, что это он? – спросила вечером у мужа Гуляра, после того, как он подробно рассказал ей, как провел день.
– Не трудно было, – с тихой гордостью ответил Черешнин. – Ты помогла, кстати.
– Да ладно. Чем?
– Ты, когда в чем-то виновата, глаза прячешь. И руки не знаешь, куда деть.
– Вообще глупости. И что?
– Во-первых, каждый раз, когда говорили о собаке, Беринзон взгляд опускал. А, во-вторых, если предположить, что собака отравилась, но не голубцами, то чем? В квартире, в которой живет микробиолог, проводящий опыты с ядами? Легкий вопрос. В общем надо было всего лишь надавить, он и признался.
После такого разбора Гуляре ничего не оставалось, как признать, что она имеет счастье быть супругой самого головастого детектива современной Москвы.
Поделиться этим неоспоримым фактом стоило еще с одним человеком.
– Привет, Клара! Звоню похвастаться! – бодро начал Черешнин в телефонную трубку. – Покушение на Тамару раскрыл.
– Понятно, молодец, – ответила Клара без особой радости.
– Вот бы и те дела, за которые деньги платят, так же легко раскрывались, да? – хохотнул Иван. – Там все так глупо оказалось…
– Хорошо, я поняла. Потом расскажешь, – перебила его Клара.
– Ты в порядке? – Черешнин что-то почувствовал. – У тебя голос как будто… Клара?
– Суд принял решение, – ответила она через секунду молчания. – У меня забирают Кирилла.
– Как же так? Ты же говорила…
– Банк не дал справку. Не успели. По их новым правилам, оказывается, в течение пяти рабочих дней. Ничего не стали слушать. Я налик в суд привезла, но в таком виде его отказались учесть.
Чем можно поддержать Клару в такой ситуации Иван не представлял.
– Клара, мне очень жаль. Если я чем-то могу помочь…
– Спасибо, пока нечем, – Красовская заговорила решительно. – Выход единственный. Завтра поеду с Владом говорить. Одна. Без адвокатов.
– Возможно, стоило сделать это давно.
– Возможно.
– Удачи тебе, Клара. Все будет хорошо.
– Угу, знаю. Но окей. Спасибо за все. Мне просто не повезло.
Короткие гудки положенной Кларой трубки завершили разговор.
«Всю жизнь мы ищем того, кто не понимает нас меньше других» – думал лежа в кровати Иван Черешнин.
Об этом, так или иначе, были все его сегодняшние приключения.
– Как здорово, что я тебя уже нашел, – прошептал он нежно уже заснувшей на его плече Гуляре.
Глава 19
Допросы и аресты
Взяв на себя допрос Минкина, главного врача 225-й московской поликлиники, снятие показаний с ее гинеколога, Ашота Яновича Стибелиса, Бочаров доверил Гуляре.
«Это потому что я беременная?» – вертелась в голове Гуляры шутка в духе ее юморообильного супруга.
Она, впрочем, поручению была только рада. Сорокалетний гинеколог с армянским именем и латышскими отчеством и фамилией вызывал интерес и помимо дела с маньяком. Выглядел он как большинство «Ашотов»: смуглый, носатый, с синеющей на недавно выбритых щеках щетиной. Но обладал при этом характерным прибалтийским телосложением – по росту Стибелис вполне бы мог играть в баскетбол за сборную Минздрава.
– Почему, Ашот Янович, такая профессия? – прямо спросила Гуляра, налаживая доверительную атмосферу перед по-настоящему серьезными вопросами.
– Не мужская, имеете в виду? – добродушно рассмеялся Ашот, с первых же мгновений державшийся легко и непринужденно. – Я и сам над этим думал. Как врач, полагаю, корни в детстве. Мама работала в сельском медпункте, в дикой глуши. Я постоянно рядом, оставить не с кем. А там чего только не бывало: и раны зашивали при мне, и роды принимали. Такое случалось, что
