идеалы. Однако сколько бы не отказывался человек слушать клевету, все же, если он долго живет среди клеветников, начинает жить взглядами грязных людей.
— У бойцов Красной Армии нет корыстных целей, они воюют за справедливость. Историк Тацит — он жил два тысячелетия назад — писал: «Мы — римляне — завоевали чужие страны, побуждаемые алчностью и распутством». Вот так и по сегодняшний день империалисты завоевывают страны — англичане Индию, японцы Маньчжурию, итальянцы Триполи, немцы Африку. Но даже враги не посмеют сказать, что мы, большевики, воюем, чтобы завоевывать…
— Позвольте, нам… мне, — мягко возразил Мирза Джалал и, ведя рукой по бороде, смахнул с нее снежинку. — Мудрость ищите, будто она на дне океана. Вы говорили про римского философа. А я вам скажу про мудреца из Азии, про Ахмеда Югнеки. Он написал в своем труде «Атебат ил хакоик» — «Врата истин»: «Это книга искусства, ибо пока я писал, выбирал одно слово и отбрасывал сто». И еще записал он: «Огонь не тушится огнем». Войны не истребить войной. Разве допустимо проливать море крови и слез, чтобы люди поняли, что они братья? А вы воюете. Почему? Старый вол топора не боится. И я не боюсь вам сказать. — И он вытянул вперед темные натруженные кисти рук со вздувшимися жилами. — Эти руки рубили в Судане насильников-инглизов, а куски их трупов разбрасывали среди колючек пустыни, а кости их бросали в челюсти преисподней. О, если бы в законе Мухаммеда имелась хоть одна справедливая буква! Двадцать тысяч суданцев — борцов за справедливость — на моих глазах скосили за пять минут пулеметы генерала Китченера. И это справедливость!
— Какая справедливость?
— Чистая! — Мирза Джалал нахмурился. Что-то дрогнуло в душе философа из курганчи. — Справедливость — свойство избранных. Мой друг, суданский полководец Ахмед Фадл, был избранным, — горячился хозяин. — Носители справедливости — «асли» — благородные. Ахмед Фадл был совершенством благородства. Справедливость горда. Ахмед Фадл был горд, потому что он защищал Судан от кровавых колонизаторов. Справедливость — море, а море не перегородишь. И все же боец за справедливость Ахмед Фадл умер на моих руках, слабый, ничтожный, поверженный английской пулей в час роковой битвы на острове Абба. И разве я сумел отомстить за попранную справедливость, хоть потом я и напоил свой меч кровью поработителей?
Говорил он страстно, убежденно, хотя слегка замялся при слове «асли».
Этим сразу воспользовался комиссар:
— Возьмем вас. Не в вашей натуре безвольно, сложа руки, ждать справедливости. И вы доказали это, сражаясь против несправедливости в Африке, в Азии, в Бухаре… И на букашку не наступишь, чтобы она не запищала. А вы позволяете себя затоптать. Вы не боялись эмира, вы плевали на царских губернаторов. А теперь? Помните у поэта: «Перестал быть воином, закис в уксусе». Вы заперли ворота в жизнь. В чем же дело? Мы думали, что вы больны, и ждали, когда вы наберетесь сил и придете к нам.
— И вы первый постучались ко мне… — проговорил Мирза Джалал.
— Конь спешил домой. И вдруг луна помогла, осветила ворота. Назовите это случаем… счастливым. Случай привел меня к вам.
— «Слова коснулись ушей хана. Он испустил сердечный вздох, и огонь ярости запылал в его сердце», — бормотал хозяин курганчи. — Не смотрите так. Я в своем уме. На память пришли слова еще из одной книги. Да, вы меня привели на край крутизны, и я стою над бездной. Я жил тихо, незаметно. А вы хотите, чтобы я бросился в нее… я, у которого дни жизни идут по кругу. Я живу долго, прожил много. На языке я держал и мед, и соль, и перец.
— Еще в далеком прошлом предки говорили: разбивший сердце матери низвергается в бездну преисподней. Подлецы и мерзавцы разбивают сердце вашей матери-родины, а вы наслаждаетесь сознанием справедливости. И на вас небо не давит? А вы не бросайтесь в бездну, вы перешагните через нее!
— Чего ж от меня хотят… от старого, усталого, больного?
И он заговорил быстро, взволнованно.
Его давно мучит, беспокоит мысль о себе. Он давно хотел пойти к советским властям попросить работу, но от одной мысли, что ему откажут, все внутри переворачивалось. Ему могли сказать: «Где вы были раньше? Почему мы должны верить вам, бывшему бухарскому вельможе? Бывшему чиновнику губернатора?»
Но каков комиссар! Можно подумать, что комиссар видел, как он метался в постели бессонными ночами? Как в ужасном возбуждении он мерил шагами ковры своей комнаты? Как, забравшись в самую чащобу виноградника, остервенело рубил саблей — память о суданском походе — хворост и сучья, лишь бы найти выход ярости? Или этот русский командир подсматривал за ним, подслушивал его мысли? А теперь спокойно смотрит сквозь порхающие снежинки и произносит слова, так отвечающие на его самые сокровенные мысли.
Кто много терпит, на того много возлагается.
Всю жизнь Мирза Джалал испытывал судьбу, терпел лишения, переносил несчастья, оплакивал гибель друзей, не имел личной жизни, нес на плечах свою ношу. Многие падали, раздавленные ее тяжестью, а он все нес…
Теперь этот свалившийся неведомо с каких небес комиссар толкует ему то самое, чем он терзал себя тысячу раз. И тысячу раз за последние годы он твердил себе: неужели ты состарился и у тебя не осталось сил? А не потому ли так говоришь, что испугался неистовой решимости большевиков разрушить все старое, весь дряхлый, страшный, но привычный мир. Или ты не разглядел, что они разрушают ради творчества. Или в тебе говорит старая нетерпимость к иноверцам. А?
Сейчас этот шайтан проницательности заговорит о мусульманах и русских.
— Да, тот, кто может нести груз, пусть несет. Но чтобы груз не раздавил, надо разделить ношу с братьями — кто бы они ни были, таджики ли, русские. Но для этого вы должны быть единомышленниками. И тогда надо отбросить слова «мусульманин», «христианин», «идолопоклонник», а оставить слова «единомышленник», «революционер», «коммунист»!
— Готов! Готов! — прозвенел в тишине дворика возглас. — Обед готов! Все мы — рабы желудка, а я самый главный! Обедать!
В дверях летней кухни стоял с железным черпаком в руках Ишикоч с раскрасневшимся лицом, весь в облаках пара и соблазнительных запахов.
— Мы — рабы желудка, а желудок — наш господин. Уважаемые, все усилия народов, все мечи и копья, пушки и ружья — все ради желудка. Повелители мира погибали из-за чревоугодья.
Мирза Джалал махнул рукой, приказал:
— Идите, идите! Мы разговариваем.
— О! Когда мудрецы говорят, невежи молчат. Придерживай язык, не спи много! Побеждай желудок! Знаю! Справедливость в еде! Но в еде досыта и для всех! Обедать!
