свободен от «крысиных бегов» капиталистического выживания и мог посвятить время высокому, — в современной России всё государство давно уже превратилось в один большой крысиный ипподром, где люди в борьбе за выживание перестали замечать главного.
Отсутствие качественной переводной литературы, нехватка времени и общее озлобление, свойственное всему постсоветскому обществу, тотально травмированному неолиберальными реформами, — всё это плохо сказалось на женском движении в современной России.
* * *
После таких предисловий можно поставить вопрос уже напрямую, избегая экивоков: почему русский радфем настолько злой?
Конечно, некоторые люди из феминистской среды склонны не замечать этой злобности, либо из тактических побуждений делать вид, что её не замечают, либо же отрицать её, списывая всё на ошибки восприятия тех, кто эту злобность усматривает.
Однако же такая позиция не только неверна, но также скрыто патриархальна и реставрирует штампы государственнического, охранительного мышления и современной российской пропаганды. Об этом будет сказано ещё дальше.
Итак, почему же русский феминизм в целом оказался с одной стороны весьма радикальным, а с другой таким злобным, кондовым и во многом лишённым способности к анализу современной реальности?
Причины кроются не столько в феминизме, сколько в самом российском обществе.
Критики и критекессы не могли не обратить внимание на одно из важнейших качеств многих российских радфем-сообществ: яростно отрицая на словах, они косвенно реставрируют (в преобразованном виде) многие патриархальные установки.
Так, в одном из сообществ секс-негативных радфем на протяжении долгого времени утверждали, что секс с мужчиной в любой форме вредит женщине потому, что соглашаясь на него, она таким образом принимает подчинённое положение. Притом выводилось это из того, что в традиционных сексуальных отношениях мужчина должен физически находиться сверху во время акта соития (!).
Разумеется, это наиболее выдающийся пример, который мы могли бы здесь привести, поскольку тут налицо реставрация целого ряда патриархальных установок.
Так, именно патриархальная (притом докапиталистическая) культура считает вступление в сексуальные отношения с мужчиной унизительными для женщины в том смысле, что вступая в них, женщина признаёт господство конкретного мужчины над собой в отдельности и всего мужеского сообщества в целом.
Именно поэтому в тех культурах, где женщины всё же допускались к таким важнейшим занятиям, как военное дело или религиозный культ, — от них подчас требовалась девственность.
Отчасти именно поэтому девы-воительницы в индоарийских культурах — это почти всегда именно девы, то есть девственницы. По этой же причине широко известные женщины-конунги в древней Скандинавии вынуждены были хранить девственность: вступление в сексуальные отношения с мужчиной рассматривалось либо как слабость, либо как добровольное подчинение, а потому могло поколебать власть.
По этой же причине изнасилование в традиционной культуре рассматривается не только как именно насилие, но и как страшный позор — изнасилованная женщина рассматривается как подчинившаяся, «завоёванная», потерявшая честь и фактически взятая в рабство (пусть чаще всего и на время).
С другой стороны, в той же традиционной культуре это даёт два противоречивых вывода: с одной стороны, изнасилование — преступление более тяжкое, чем убийство, так как если убийца отнимает у жертвы всего лишь жизнь, то насильник забирает честь, свободу и вообще «портит» жертву, то есть забирает безвозвратно её внутреннюю сущность. Девушка после такого уже теряет в некотором смысле свои человеческие черты и, зная, что она пережила, люди с ней будут обращаться уже совсем не так, как обращались бы в противном случае.
В то же время именно это вынуждает традиционную культуру учить девушку, что изнасилование — участь хуже смерти, а потому такого позора необходимо всячески избегать. Это приводит к стигматизации жертвы.
В примере выше мы видим, что данное радфем-сообщество считает любую сексуальную связь между мужчиной и женщиной унизительной для женщины.
Однако в реальности, если мы посмотрим на этот вопрос вне любых культурных шаблонов (хотя в полной мере это и невозможно), мы увидим, что секс — лишь физиологический процесс, никак не унижающий ни одного из его участников.
Таким образом, мы видим, что данное радфем-сообщество косвенно сакрализирует сексуальную связь между мужчиной и женщиной, при этом стигматизируя её для женщины, и тем самым реставрирует патриархальные штампы.
Пример выше — лишь один из наиболее вопиющих. В реальности мы наблюдаем нечто подобное очень часто.
* * *
Возникает очевидный вопрос: в связи с чем такое поведение остаётся незамеченным со стороны самих участниц данного сообщества? Почему никто не желает возразить?
Ответ на этот вопрос и достаточно прост, и неимоверно сложен одновременно, но в краткой форме он звучит так: идеологическая гегемония правого консервативного дискурса в современной России, почти полное отсутствие организационных и идейных конкурентов у него тотально мешает российским девушкам осознать глубинно патриархальный характер их собственных построений.
Это можно было бы объяснить гегемонией патриархального сознания в нашей стране, но в реальности это объясняется несколько сложнее.
Особую проблему здесь создаёт ещё один факт: в России последние тридцать лет проходили процессы реставрации патриархального общества в неопатриархальной форме и конструирования новых, непривычных для нашей страны форм маскулинности.
Традиционный «патриархат отцов» к моменту развала СССР у нас в стране давно уже сошёл на нет.
Впрочем, тут нужно понимать, что во многих регионах страны его в полной мере и не было: наибольшей патриархальностью отличались южные регионы, населенные казаками, Украина.
Однако на Русском Севере, в районах Пскова и Новгорода, в Сибири, отчасти в Поволжье и Центральной России уже в девятнадцатом веке происходит очень быстрая деградация такой важнейшей институции традиционного патриархата, как многопоколенной патриархальной семьи.
В России эта институция, как ни странно, в реальности никогда и не существовала. В древности в Центральной России и на Русском Севере люди жили хуторами с небольшим населением, поэтому влияние родственников было минимальным. Такое расселение сохранялось в массе до XVII века. Позднее в России больше развивается практика отходничества — отъезда мужчин в крупные города и на фабрики на заработки или на работу по государственному подряду. Это приводит с одной стороны к росту роли женщин в хозяйстве, с другой же, — к распространению практики снохачества.
Постепенно повсеместно (даже на Юге) падает роль девственности девушек при выдаче замуж. Постепенно девственность из достоинства превращается в проблему для девушки.
Изначально представления о девственности как об обузе для девушки наличествовали только в Сибири и на Русском Севере (где девственница практически не могла выйти замуж). Однако со временем они распространились по всей стране.
Таким образом, «патриархат отцов» в привычных для Запада формах в России в полном смысле никогда и не существовал. У нас была своя версия патриархального общества — её особенности ещё предстоит изучить будущим исследователям — но эта
