в горле, и самка закашлялась, попыталась отрыгнуть добычу. Пронзительный писк донесся из ее глотки.
Выплюнуть Брата у нее так и не получилось. Она металась из стороны в сторону, билась шеей о дерево, надеясь убить Брата, но он продолжал пищать и извиваться внутри, пока шея самки не треснула. Сначала из дыры посыпалась влажная мякоть, а затем вывалился Брат, щуплый, со слипшейся от крови шерстью, будто только выбравшийся из материнской утробы. В тот миг Он подумал, что Брат делает это не впервые, и от этой мысли ему стало страшно.
Оказавшись на свободе, Брат продолжил истошно пищать, замолкая только тогда, когда глотал парующее хассье мясо.
С тех пор они всегда были вдвоем. Другие хищники не раз пытались сделать из них закуску: крысопсы, лисы, волки и те, кто пострашнее, то и дело находили их по запаху. Каждый раз Брат сворачивался в клубок, словно еж, топорщил шерсть, на которую сразу налипала земля, и любые попытки выковырять его заканчивались изодранными в кровь лапами и носами. Так и не сумев расправиться с Братом, хищники кидались на Него, и тогда его шкура вспыхивала ярким пламенем, и любой зверь убегал, испуганно взвизгнув и поджав хвост.
Пока они были маленькими, охотился всегда Брат. Сначала он выкапывал червей, находя их везде и повсюду. Потом перешел на мышей. Он не знал меры в еде, вечно путался в собственных лапах и пушистом, как у белки, хвосте. Был слишком неповоротлив, чтобы угнаться за грызунами. Поэтому он садился у дыры в земле и терпеливо ждал, когда мышь выскочит наружу, вынужденная бежать из начавшей внезапно обваливаться норы.
В отличие от Брата Он не был таким неуклюжим и толстым, но в первое время поспевать за дичью все равно было сложно. Однако он тоже вносил вклад в их общее выживание: его пламя согревало их в самые холодные ночи.
Они росли медленно, но в какой-то момент мыши стали слишком мелкой дичью. Как и крысопсы, и зайцы, и даже волки. Они с Братом превратились в хищников, с которыми все считались и от которых старались держаться подальше.
Это вынудило их покинуть родной лес и отправиться в другое место, туда, где о них никто не знал, и где охотничьи угодья не обнищали из-за непомерного аппетита Брата.
Тогда они впервые увидели людей. Они не испытали страха, но и не стали нападать. Даже Брат, научившийся ловить добычу попросту заставляя землю схватить ее, не проявил к людям интереса. Он фыркнул и попятился обратно в чащу, не желая с ними связываться.
В следующий раз, когда им повстречались люди, они выросли достаточно, чтобы встав на задние лапы, положить передние человеку на плечи. В те дни Ему надоело слоняться по чаще и время от времени охотиться. Чтобы разогнать скуку, Он пытался завести знакомство с трясинными котами, но те только шипели и убегали. Некоторые лезли в драку и тогда убегали уже после, если, конечно, Брат им это позволял. Попытки отыскать себе подобных ни к чему не привели. Единственными хоть сколько-то похожими на них были лисы. Но они не принимали их родство и уносились прочь, едва учуяв.
В итоге лес окончательно Ему опостылел. Он все чаще выходил к его границе — в одиночку, без Брата, который не мог и помыслить себя вне лесных теней. Брат всегда оставался стеречь их логово, когда Он отправлялся искать людей.
Он часами лежал в высокой траве на пригорке и слушал голоса, которые ветер приносил с полей; наблюдал за тем, как люди возделывают землю, порой повелевая ею так же, как это делал Брат. Они вспахивали землю и бросали в нее семена, из которых вскоре появлялись всходы.
Люди выращивали кусты и деревья, а когда в конце весны внезапно приходили холода, жгли возле них костры. Они использовали какие-то мудреные приспособления, а иногда творили огонь самостоятельно, совсем как Он. Этого хватило, чтобы сделать вывод: пускай они с Братом и выглядели совсем не как люди, все же общего у них было всяко больше, чем с лисами.
Увидев, как люди садят семена, он захотел проделать то же самое. Но сажать нужно было правильные, а не лишь бы какие, поэтому Он стащил забытый человеком мешочек со странно пахнущим желтым зерном и приволок его к логову. Брат отказался помогать, поэтому Ему пришлось самому рыть лунки и рассыпать семена.
Он видел, что люди не просто бросают их в землю, но и льют сверху воду. Следом за мешочком он стащил ведро. Носить его было неудобно: вода постоянно проливалась, а дужка натирала десна, но Он все равно упрямо таскал воду из ручья под осуждающим взглядом Брата. Тот не одобрял Его увлечение, считал его глупостью и баловством, бессмысленной тратой сил.
Но Его старания принесли плоды. Пускай и не такими ровными рядами, как у людей, но семена проросли, и возле логова зазеленело маленькое поле. Брату это пришлось не по нраву. Пока Он в очередной раз бегал к роднику, тот перекопал землю, расшвырял и растоптал ростки.
В тот день Он первый раз в жизни подрался с Братом. По-настоящему, с летящими во все стороны клочьями шерсти, кровью, огнем и грохотом камня. После, когда они выдохлись, Он потушил перекинувшееся на деревья пламя, но люди все равно заметили дым. Его с Братом убежище обнаружили, и им пришлось уйти.
Сделав выводы, Он больше не таскал зерно к дому, а делал свои поля подальше от логова. Но Брат быстро раскусил его хитрость и отказался задерживаться на одном месте больше, чем на пару недель.
Мечту о полях пришлось оставить.
Вскоре Он нашел себе новое занятие. Кража ведер вынуждала Его подходить совсем близко к человеческим поселениям, и в тех оказалось куда больше интересных вещей, чем в полях. Единственной проблемой были собаки, что жили почти в каждом дворе и поднимали отчаянный лай, стоило им Его учуять. Тогда Он наловчился оставаться на подветренной стороне.
Чем больше Он наблюдал за людьми, тем больше ему хотелось знать. Как-то раз он даже попытался к ним выйти, виляя хвостом и улыбаясь во всю пасть — так, как это делали собаки, когда хотели выразить свою любовь к людям.
Его попытку познакомиться истолковали превратно. Люди подняли шум, а те из них, кто мог подчинять землю, напали. Он не стал бросаться в ответ, сбежал, но этого оказалось недостаточно: всей деревней люди отправились прочесывать лес. За этот промах Брат устроил ему взбучку, и им снова пришлось
