конторке. Обложившись доходными тетрадями Мелехова, он увлеченно делал пометки и крикнул, не поднимая головы:
— Груня, мне ничего не нужно!
— Как удачно, что я с пустыми руками.
— Саша Александровна, — воскликнул Михаил Алексеевич увлеченно, — оказывается, если поля с горохом и капустой менять ежегодно местами, то урожай будет лучше!
От удивления Саша рассмеялась — она и не думала прежде, что горох с капустой могут оказать такое влияние на человека. Глаза у скорбного вдовца оживленно блестели, щеки порозовели.
— А вы, я смотрю, совсем освоились, — оглядываясь по сторонам, заметила Саша.
Безделушки и статуэтки исчезли, как и гравюры на стенах, и шелковые подушки. Флигель вернулся в изначальное состояние — простое дерево, деревенские пестрые половики, жизнерадостные вышитые занавески на небольших оконцах.
Саша прошла по передней, заглянула за огромную, заново побеленную печь со множеством печурок — крохотная кухонька сияла чистотой. Вся утварь была натерта до зеркального блеска, напомнив владения старика лекаря. А связки трав, тянущиеся по нитке от печи к окну, лишь усугубили это впечатление.
— Откуда? — задалась Саша вопросом, невесомо прикасаясь к сухому зверобою и мяте.
— От ведьмы, — откликнулся Михаил Алексеевич, покинувший конторку и теперь подпиравший дверной косяк плечом. — Для чая.
Плечи у него были саженные.
— Михаил Алексеевич, — лукаво спросила Саша, — вы опять на свидание бегали с окороком за пазухой? А ведь доктор велел лежать!
— Я не бегал, а степенно ползал. Со всем уважением к рекомендациям доктора. Вот, получите.
Он подошел к богатому буфету, украшенному резными узорами и со множеством крошечных секретов, выдвинул один из них и достал оттуда небольшую фаянсовую банку.
Саша с интересом приняла этот странный дар, открыла крышку и принюхалась к свежему легкому запаху полевых трав. Это была мазь, светлая, с зеленцой, густоты пчелиного воска.
— Что же это?
— Морок, — ответил Михаил Алексеевич весело. Он стоял совсем рядом, и Саша опять поймала себя на неловкости от такой близости, но отодвигаться ей показалось грубым и нарочитым. — Когда снова заявится граф Плахов, нанесите мазь на лицо, и оно на короткое время станет на диво безобразным.
Саша хлопнула ресницами, соображая, что же именно сейчас услышала. А потом до краев преисполнилась жгучей обидой:
— Так вот каким манером, Михаил Алексеевич, вы намерены незваных гостей от меня гонять! А я уж размечталась, что вы кочергой его отметелите!
— Я не могу кочергой, — ответил он едва не испуганно. — Зарок дал, Саша Александровна, не причинять никому вреда.
— Вот уж сомневаюсь, — она сжала банку в кулачке, — что получится укротить мое тщеславие. Да и кто решится обезобразить себя?
Михаил Алексеевич кротко улыбнулся, взял Сашу за руку и осторожно разжал кулачок. Она охнула, сообразив, что он задумал. Отступила назад, поднеся ладонь к округлившемуся рту, но перечить не стала. Любопытство жадным огоньком занялось от пяток и быстро поглотило всю Сашу.
Он зачерпнул мазь самыми кончиками длинных пальцев, преспокойно начал втирать в свою бледную кожу. Саша спросила себя, в каком же подполе этот человек провел целое лето, ведь казалось, будто на него не попало ни одного луча солнца.
И тут щеки Михаила Алексеевича округлились, подбородок, наоборот, стал короче. Нос-картошка еще более подался вширь, а глаза уменьшились.
И вот — Саша уже изумленно взирала на пухлую физиономию, отдаленно напоминающую ехидного поросенка.
Михаил Алексеевич развел руками, будто приглашая полюбоваться собой, покрутился на месте, поклонился и снова выпрямился, довольно ухмыляясь.
Обомлев, Саша попятилась, наткнулась на диван и упала на него, помахала на себя обеими ладошками.
— И вот такое, — произнесла слабым голосом, — вы предлагаете мне с собой сотворить? Воля ваша, Михаил Алексеевич, но накось выкусите!
Услышь подобное Изабелла Наумовна — и Саша немедленно получила бы по губам. Но Михаила Алексеевича взволновало не Сашино дурное воспитание.
— Простите, — в знакомом мягком голосе послышались виновато-сконфуженные нотки, — я плохо подумал. Забыл, что молодости свойственно стремиться к прекрасному.
— Рассуждаете как старик, — не в первый раз заметила Саша. — Вы уверены, что это сойдет и нам не придется изо дня в день любоваться на такую, простите, рожу?
— Уверен. Лебеда, белена и правильное слово — действенное средство, но недолгое.
Саша глубоко вздохнула, пытаясь унять волнение. Вот так деревенская ведьма, вот так ведьма!
На что еще она способна?
Почувствовав, что сердце перестало колотиться быстро-быстро, Саша поднялась, приблизилась к Михаилу Алексеевичу и осторожно коснулась пальцами его лица.
— Чудо, — прошептала она, — намазалась — и можно гулять где вздумается. Никто тебя не узнает.
— Где это вы гулять собрались?
— Ну мало ли, — и Саша спрятала фаянсовую банку в складках одежды. Прошлась по комнате, остро жалея, что не было у нее такого морока в то время, пока она жила в столице. В деревне что, поля да снега, а вот в городе… — Так, значит, Михаил Алексеевич, вам лучше?
В его сторону она старалась не смотреть, уж больно неприятное открывалось зрелище.
— Лучше, — раздосадованный своим промахом, Михаил Алексеевич обрадовался смене беседы. — Завтра можем ехать к цыганам.
— Поставьте-ка самовар, — попросила Саша, чье настроение мгновенно стало просто чудесным. — Выпьем с вами чаю. Я намерена дождаться, пока действие мази не пройдет.
Он скрылся на кухоньке, и оттуда донесся его повеселевший голос:
— Вы, Саша Александровна, лиса. Я начинаю понимать Александра Васильевича и тоже готов плясать под вашу дудку. Как это у вас выходит?
— Совершенно не понимаю, о чем вы говорите, — отозвалась она с легкой улыбкой и замолчала испуганно.
Именно таким тоном говорила Груня, когда строила глазки лотошникам.
В шестнадцать Саша упражнялась кокетничать на одном из корнетов кавалерии, но дело кончилось дурно: отец едва дух из незадачливого ухажера не вышиб.
В семнадцать ей под руку попался молодой унтер-офицер с роскошными пышными усами. В ту зиму он часто приезжал к Лядовым, и короткие случайные встречи, полные тихих вздохов и робких улыбок, удалось скрыть от отцовского взора, но к весне Саша убедилась: офицер был непроходимо глуп, к тому же чванлив.
Конечно, она знала наперед, что волей отца замужество ей не светит, и считала столь нелепую прихоть проявлением самодурства, к которому временами были склонны все Лядовы. Порой короткая встреча с красивым служивым пробуждали в Саше некое смущение и волнение, но никогда в жизни ее
