университеты будут испытывать большую потребность в преподавателях, которые, пройдя обучение по новой программе, смогут объяснять студентам сходства и различия европейских культурных традиций. При этом мы исходили из того, что учебный план должен быть выстроен не на старом внутридисциплинарном уровне, а отталкиваясь от междисциплинарных принципов.
• Кроме того, в ситуации масштабных перемен общественнополитического и культурного характера казалось целесообразным, что университетское образование не будет ограничиваться передачей знаний, а будет активно способствовать самостоятельным научным исследованиям и повышению квалификации.
Мы стремились к тому, чтобы найти новые подходы во всех поставленных задачах. Конечно, фактическая реализация концепции института, несмотря на все прочие обстоятельства, зависела от установок министерства образования, желаний и возможностей преподавательского состава, а также предпринимательской фантазии руководства института и университетской администрации.
Не берусь оценивать, в какой степени за последние десять лет удалось осуществить задуманное. Впрочем, одно очевидно: за десять лет своего существования ИЕК ни разу не попал в образовательный кризис и, напротив, заслужил полное признание как со стороны студентов, так и со стороны государства, недавно получив официальную аккредитацию. Начатая в этом году разработка международной магистерской программы более чем актуальна.
Во многом положительным был и мой личный опыт сотрудничества с ИЕК. Полагаю, что присутствующие и сами достаточно хорошо знают о заслугах и достоинствах ИЕК, поэтому не стану перечислять все свои впечатления.
Мне остается лишь от всего сердца поздравить всех с десятилетием ИЕК, пожелать массы новых идей и их успешного воплощения в жизнь. Передаю привет издалека и сожалею, что в этот раз не могу быть на празднике вместе с вами.
Перевод: Даниил Бордюгов
Выступление по случаю двадцатилетия Института европейских культур (ВШЕК). 2015 г.
Некоторые считают, что Институт русской культуры им. Ю.М. Лотмана Рурского университета в Бохуме (основан в 1989 г.) и Институт европейских культур при РГГУ (основан в 1995 г., с 2007 г. - Высшая школа европейских культур (ВШЕК - подразделение РГГУ), являются детьми перестройки. Это и верно, и нет. Всё сложнее, как всегда. Для реализации обоих проектов потребовалось довольно сложное переплетение разных составляющих, совместившихся в какой-то исторический момент. Называю только некоторые из этих составляющих.
Во-первых, кто-то должен был, основываясь на собственном опыте, придумать концепцию (это банально, но необходимо). Во-вторых, данный исторический момент должен характеризоваться высокой степенью неопределённости из-за новой культурной ориентации, т. е. - когда прежние параметры культуры в какой-то степени устарели, а будущие представляются весьма смутно. В-третьих, в том случае, когда определённый круг людей осознаёт личную ответственность, понимает историческую ситуацию, он начинает - сначала виртуально - намечать шаги для снятия момента неопределённости (это, в-четвёртых). Затем предлагаются уже конкретные действия (скажем, на общее благо). И если этому кругу людей предоставляют финансовые средства (это, в-пятых), тогда уже имеются некоторые внешние предпосылки и появляется возможность конкретно действовать и активно перестраивать то, что было раньше.
Концепция Института им. Ю.М. Лотмана начала развиваться где-то в начале 1960-х годов. Основные её принципы были использованы в общем виде и в основании Института европейских культур (ИЕК). А дополнительные, не менее важные, соображения концепции ИЕКа были тесно связаны со следующими вопросами: а) каким образом можно конкретно и принципиально участвовать в процессе перестройки. Было ясно, что речь, в первую очередь, идёт не о свободе слова или свободе печати, а о том, как подготовить новые кадры преподавателей и поднять образование на мировой научный уровень (т. е. речь шла скорее о новых кадрах, а не об учреждениях нового типа). б) следующий вопрос о том, как можно преодолеть недостатки идеологически одностороннего образования и заменить его многосторонним подходом при рассмотрении объекта исследования и преподавания, т. е. создать для студентов общие и специальные предпосылки самостоятельного познания. Цель заключалась в том, чтобы каждый смог, независимо от принятых и часто предписанных суждений, высказываться самостоятельно, ответственно и с продуманными аргументами принимать участие в любых дискуссиях. Обобщая то, что было пока сказано по отношению к Институту им. Ю.М. Лотмана и ИЕКу, можно, забегая вперед, сказать, что без моего личного научного развития с начала 60-х годов, без выработки концепции Института им. Ю.М. Лотмана, я не был бы в состоянии придумать концепцию первоначального ИЕКа. Чтобы разъяснить обстоятельства такого положения, постараюсь далее определить две фазы первой и второй концепции до их в какой-то степени совмещения.
Первая фаза определяется переплетением современного положения гуманитарной науки и послевоенного исторического контекста, т. е. всемирного противопоставления холодной войны с угрозой применения атомного оружия после ужасной и страшной второй мировой войны. То, что я имею в виду - это опыт человека, который прожил крайне сложное послевоенное время до конца 80-х годов, т. е. до перестройки в СССР и до объединения Германии, до самого конца холодной войны. Речь идет об опыте человека, который изучал не только славяноведение, но и как историк занимался европейской, главным образом, немецкой историей от Средневековья до наших дней. Во время учебы я сосредоточился главным образом на центральном в историографии моменте - моменте существенного изменения исторической ситуации, той ситуации, которая складывается после войн и после революций. Не менее интересны мне были исторические фазы медленного, но принципиального развития общественной жизни, например, сложных процессов, возникших после ХХ съезда, или, например, советизация ГДР, десоветизация в Польше, Чехословакии, или механизмы роспуска Советского Союза в результате перестройки. Параллельно я всесторонне в 1960-е годы занимался бурными познавательными дискуссиями в гуманитарных науках, которые начались в конце 1950-х-начале 1960-х годов в языкознании, лингвистике, литературоведении, историографии, философии, педагогике, кибернетике и семиотике.
Вторая фаза в большей степени отмечена интересом к вопросам методологии и в меньшей - к вопросам накопления фактов в их историческом порядке. Например, каким образом добываются факты, какой познавательный статус они имеют и т. д. Было совершенно ясно, что без существенного осмысления познавательных инструментов, наши так называемые «знания» стоят на зыбкой основе и открыты для любой манипуляции. Поэтому центральный вопрос заключался в том, чтобы определить степень достоверности или объективности научных высказываний, т. е. от чего зависит то, что мы называем правдой, от чего зависит её характер, какую роль при этом играют приёмы, посредством которых достигается любая так называемая «правда», и т. д., и т. п. Поднятый вопрос о «правде» приводит, в конце концов, к выводу, что фактически нет «абсолютной правды», но есть только относительная, т. е. в зависимости от установки, от принятых методов и от точки зрения наблюдателя (как выразился бы А.М. Пятигорский). В связи с тем, что я начинал как языковед, который
