сердце ввергают человека в такое состояние, что исполнение его воли становится для него трудным делом, поэтому он не требует от себя ничего иного, как для пользы другой персоны отказаться от этого. Частные лица не всегда находят обаятельных женщин, которые хотели бы сделать подобное приобретение. Но принцы ищут не напрасно, и они всегда встречают некую принцессу Орсина, более или менее прекрасную, более или менее обладающую манией повелевания.
Любовные увлечения Людовика XV маркизой де Помпадур и другими прекрасными женщинами не подобны в целом увлечениям Филиппа V. Мне рассказали в то время от двух до трех сотен анекдотов об «Оленьем парке», где имелось довольно хорошо прирученных сучек, однако я не могу более вспоминать о них. Венера тогда проживала в Версальском замке, а маршал Ришелье был ее главным исповедником. Этот человек в течение своей жизни занимал прочные, а также множество неустойчивых должностей, что принесло ему много славы и (доставило) большое наслаждение, однако к несчастью его галантность была совершенно не подобна той, присущей Генриху IV, ибо, в сущности, маршал был законченным эгоистом. Женщины признавали его учтивость, не не обретали его благосклонность. Говорят, он привнес актуалии своей эпохи на Елисейские поля с Нинон де Ланкло, с Фонтенелем и Вольтером, жизнь которых доказывает, что ничто так сильно не помогает быть любимым каждым, как не любить никого. Правда и то, что люди являются ясновидящими, благородными и рассудительными[49].
В то время, когда Людовик XIV бесконечно гонялся в Версале за удовольствиями, король Карл VI в Вене наслаждался способом достохвальным тем, что разрешал ставить оперы Метастазио. Я знавал королеву в годы ее юности и почитал ее до одного определенного момента, несмотря на ее пристрастие к властолюбивому Каунитцу и многим другим, достойным ненависти личностям. Почему все-таки женщины, управляющие государством, не избирают министров своего собственного пола? Я почти уверен, дела пошли бы тогда лучше. Я должен сказать слово о Фридрихе II, которого с полным правом называют мудрецом из Сан-Суси, ибо его характеру было присуще некое доброжелательство, однако такое же сильное себялюбие, развитое и среди мудрецов, которых он содержал у себя словно редких зверей в зверинце. Я видел его в парке Подсдама, в больших сапогах, в шляпе на ушах и с его длинным рогом. Этот князь должен был выглядеть как великий полководец, однако его следует считать деспотом, но не великим королем. Он истощил свое королевство из-за жестких требований, которые не находились в гармонии с его средствами, и уготовили его наследникам печальное будущее[50].
Во время правления Людовика XV я жил почти непрерывно во Франции. Тогда это была та страна в Европе, где можно было содержать себя наилучшим образом. Так как я не мог жить в Париже более трех дней, я использовал свое время для того, чтобы посетить замки в различных провинциях государства, где жили персоны, обращающие на себя общественное внимание. Я был, к примеру, в Бреде у Бордо, дабы увидеть здесь президента Монтескье. Я сказал ему много лестного о его книге «О духе законов», которую я незадолго до этого купил на лейпцигской мессе. Я высказал, что он должен быть очень рад уважению, которым он пользуется во всей Европе. Мой друг, – сказал он мне посмеиваясь, – величайшее преимущество, которое я нахожу в этом, есть то, что англичане бредерское вино, которое посылается в Лондон, покупают дороже, чем прежде. Он говорил затем о политическом влиянии климата, и я не мог оспаривать, что жители теплой страны, которые целый год могут вместе все время балагурить на рынке, должны быть более услужливы, чем те, которые цепенеют от холода, вынуждены жить разобщенно друг с другом у камина.
Я посетил Бюффона в Монбарде и был препровожден в кабинет одной из башен, где он работал в течение целого дня. Люди и звери одинаковым образом сохраняют глубокое почтение к его имени. Особенно память его дорога портным и швеям, ибо он беспрестанно повторял: человек, который хочет быть достойным этого имени, должен быть хорошо одет. Он проповедовал это учение, используя свой собственный пример, и утверждал, в плохо одетом (человеке) не могут «проживать» ни добродетель, ни заслуги. Я думаю со своей стороны, что великий естествоиспытатель прав. По этой причине, и чтобы обладать внешностью, отражающую высокий вкус, я пять или шесть веков назад облачился в симпатичную одежду немецких евреев.
Я знавал Жан-Жака Руссо в его уединенном жилище в Монморанси; я сидел (и я говорю на этот раз правду) на том же самом камне, где женевский философ сидел каждый день. Этот человек имел, говорят, превратный ум и добродетельное сердце. Я не знаю об этом; все, что я могу сказать, это то, что он обладал большим красноречием, сильными ощущениями и огромным себялюбием. Однако он владел средней ученостью, он распространял лишь рассуждения древних, сделав их легко доступными (для понимания), и если я не ошибаюсь, потомки откроют в нем лишь элегантного прозаика.
Я видел господина из Фернея в саду его замка со шпатом в руке, в бархатной шапочке, в чудовищном, косо надетом парике, в большом пальто и с красными каблуками, словно в его персоне соединились одежды людей различного возраста и (разных) стран. Маленький адвокат бесподобно владел своей ролью владельца поместья. Он не любил, как мы знаем, евреев, но все же принял меня очень хорошо и остроумно беседовал со мной насчет моих предков. Он действительно с быстротой молнии рождал остроты и шутки, на которые я вздумал отвечать, когда я шутил над вельшами. Однако господин из Фернея не потребовал от меня ничего получше, и так как у него любовь к отечеству часто имела вес наравне с философией, то он направлял свои оскорбительные речи против своего собственного отечества, о котором он говорил скромно, оставив в покое мое. Затем он позвал свою племянницу, мадам Дениз, принести мне небольшой паштет, и пожелал мне здорового сна.
Имя Вольтера побуждает меня вспомнить Бомарше, издателя его произведений, а это воскрешает в памяти пьесу «Свадьба Фигаро», которая, между прочим будет сказано, являясь новинкой очень понравилась. Она имела одно за другим сотню представлений; я видел большую часть из них, ибо я сознательно хотел обойти мою судьбу, между тем я на исходе третьего дня спал в городах Гонесс или в Панта, а на другой день приехал в Париж. Маленькая мамзель Оливье с ее прекрасными голубыми глазами, в костюме благородного юноши, вскружила мне голову: но я должен был быть терпеливым, а иное предоставить
