не скажи, Лида, не зря это. Не может быть, чтоб зря. Надо, видать, так.
— Ну, а пройти-то все-таки можно?
— Иди. Незнакомого не пустишь, а тебя почему не пустить. Ступай.
Стан далеко отмечался струйками дыма; ни крыш, ни труб не было видно. Кое-где в отвесных стенах разрезов чернели зевы орт; веяло запахом земли и теплотой. Когда-то детишками скатывались на лыжах в такие разрезы по откосам осыпавшихся краев, заглядывали в темные ходы и прятались друг от друга по штрекам. Лидия сбежала, едва успевая переставлять ноги, в разрез и пошла словно по дну оврага. Проделанные в стене ходы невольно манили взглянуть в их темноту. Вдруг приостановилась и боязливо оглянулась: в сумраке орты померещилось движение. Все яснее различала приближающегося к выходу человека. Готова был пуститься бежать, но мысль, что все равно не успеет выбраться из разреза, если он бросится в погоню, удержала на месте. Из орты вышел человек с кайлом в руке и топором за поясом. Ватная куртка и штаны перепачканы глиной, от сапог оставался на снегу грязный след. На закопченном лице сверкнул ряд зубов.
— Лида, здорово. Милиционера не видала?
— У столба стоит.
— Ну и пусть стоит. — Он обернулся и крикнул в орту: — Ребята, выходи!
Вышли трое. Один — тот самый, который ударил Жоржа бутылкой на вечеринке. Несколько мгновений стояли молча, недоверчиво поглядывали на незваную гостью, но в конце концов, — простецкий народ, — принялись рассказывать, как их оставили лимитетчики без заработка, откровенно признались, что охотятся за своей ортой, она находится как раз по ту сторону отвала, в нее можно попасть встречной проходкой.
Ужаснуло такое предприятие.
— Ребята, — воскликнула Лидия, — вы не сумеете своими силами, сбойка не сойдется, заблудитесь. И завалит вас, не дай бог!
— Молчи, Лида. Мы ползем, как червяки, норку в аршин берем. И породу есть куда убирать — кругом штреки да просечки. Дело обмозговано — инженер такой план не составит. Лишь бы не накрыли. Федор Иванович твой ходит тут нюхает, вот кто нам хуже завала. Слыхала — и нарсуд отказал нам. Орта, можно сказать, кровная, как без боя отдать. Глаза пальцем лучше себе выколоть. Вот какие наши дела. И не мы одни, везде постукивают. Опять копачей наделают. Как при Лензото. А про Жорку слыхала? На Алдан, стервец, подался.
Тот, который ударил Жоржа бутылкой, перебил других:
— Я тоже собирался, да эта глупость вышла у тебя на вечеринке. Здорово меня отработал парень. Плечо отшиб, окаянный черт!
Шахтеры освоились с внезапной встречей и непринужденно болтали, как в казарме у плиты. Лидия не переставала удивляться их смелости. Интересовалась, как они живут в шахте, как достают продукты, как не замерзнут. Ребята улыбались ее наивности.
— Всю жизнь ты на приисках, а ничего не понимаешь. Почему не жить в шахте? Продукты, конечно, приходится покупать. Живем — умирать не надо, а лучше бы так и не жить.
— Ну, ребята, — остановил болтовню первый вышедший из орты, — надо на обед налаживаться. Время вон уж где. — Он взглянул на солнце. — Обед, Лида, мы завариваем подальше. Тут просечка одна есть знаменитая: сколько ни жги дров — дым уходит внутрь. Соединение имеется со штреком. Протягивает.
Шахтер подошел к Лидии и, в упор глядя в глаза, тихонько предупредил:
— Всю подноготную теперь знаешь. Почему, конечно, не рассказать, если человек интересуется. Сама понимаешь, какое это дело…
— Да что вы, ребята, не знаете меня, что ли?
— Потому и разговариваем, а то бы кто его знает, что и делать с тобой. Зря ты сюда ходишь. Мы вот пили с тобой и плясали, и Жорку и Мигалова Кольку знаем, а есть, которые не посмотрят.
26
Лидия тихонько подвигалась между раскиданных штабелей крепежного леса. Уже виднелся чистенький домик в три окошка. Не задумалась бы, прошла мимо, куда глаза глядят. Но куда? Нет ни близких, ни родных, кроме мужа. Воспоминанье о другом, единственном родном — об отце — двинуло ее тонкие полукруглые брови. Сам никогда ничем не стеснял себя, а дочери указывает пальцем под крылышко «порядочного» мужа. Наверное, узнал, что вернулась опять к Федору Ивановичу, и доволен. Дал в наследство буйную кровь и ненавидит собственное отражение в зеркале. Самодур старый.
Лидия замедлила шаги, наполненная нахлынувшими воспоминаниями об отце. Среднего роста, ширококостный, проседь в длинных волосах, шляпа с измятым верхом и надорванными полями, широченная, даже на его плечищах болтающаяся рубаха, штаны, похожие на бабью юбку. Сапожищи до колен, кованные чуть не конскими подковами, кушак с распущенными длинными концами. Где усы, где борода — не разберешь. Красноватый, набухший от вечного похмелья нос, как у пропойцы-монаха. И не по дикому взъерошенному виду светло-карие чистые глаза. Волокита до седых волос, любимец горняков, необходимый человек для инженеров, шутник и балагур. И этот человек, о котором никто никогда не отозвался плохо, лишь только переступал порог своей квартиры, превращался в зверя. Чистые белки глаз мутнели. Тиран, скандалист. Ночные скандалы, мольбы не бить мать… Пьяный храп на весь дом… Странная забота видеть дочь пристроенной владела им, как мания… Еле дождался окончания гимназии, и сейчас же «дядя Федя» получил ее руку. Торжество старик справил с таким же диким грохотом, как справлял свою неудачную жизнь. От крыльца отцовского домика до жениховского порога были раскинуты куски кумача; красная дорога комкалась и волочилась пьяными ногами. Приказал дочери разносить угощения с поясным поклоном.
Могла ли она не пойти за Федора Ивановича? Была ли даже мысль не выходить? Ей было все равно, лишь бы не видеть любовниц отца. Ежесекундную ненависть испытывала она к этим расторопным бабенкам в высоких скрипучих ботинках с резинками. Они топтали память матери. Там, где мать сиживала со страхом на лице, шлялись развязные бабы и нахально оглядывали барышню-гимназистку.
Неожиданно оклик заставил вздрогнуть:
— Добрый день, Лидия Прокопьевна!
На крыльце конторы стоял управляющий Тин-Рик в куртке, наскоро наброшенной на плечи, без треухи, — наверное увидел ее в окно. Мягко сбежал по ступенькам, так же мягко взял за руку и пожимал своими большими белыми руками. Заглядывал в намороженное до пунцовости лицо ее и приглашал хоть раз заглянуть в контору. Серый коридорчик, оконце в переборке… Дверь кабинета сейчас же закрылась… На столе — порядок. В чернильном хрустальном приборе искристые, как вино, чернила. По стенам планы приисков, раскрашенные в бледные тона, чертежи подземных разработок. Покрывая воркующий голос приветливого хозяина, вдруг затрещал телефон. Инженер поморщился и, указав гостье на кресло, взял трубку.
— Я слушаю. — Он повысил голос. — Я уже не раз высказывал свое мнение: общественные организации не имеют оснований
