Книга Раздели мою боль - Юрий Борисович Андреев

«Еще мгновение и я умру, — промелькнуло в голове, — необходимо что-то делать».

Из последних сил он стал двигать руками и ногами, и вдруг нащупал опору и поднялся. Теперь уже догонять монаха было ни к чему, он стоял в двух шагах, ожидая его. Олег умоляюще заглянул ему в глаза. Монах бросил ответный взгляд и зашевелил губами.

— Говорите! — напомнил, словно из преисподней голос врача.

— Зажгут нечестивые и подлые духом негасимое пламя злобы и зависти ко всему земному, будет оно тлеть в семени и проникать в чрево, и то будет плодить таких же нечестивых и злых, — послушно повторил Олег за монахом.

— Продолжаться же будет сие каждые сто лет, и опалит весь род людской, а выживут лишь те, кто сумеет обуздать полыхающий внутри огонь и, поднявшись над земными страстями, направит его на уничтожение в себе злобы, зависти и тщеславия…

— А дальше?

— Жизнь человеческая сродни течению реки. Натолкнувшись на препятствие, она разливается вширь, мельчает и превращается болото, выбраться из которого дано не каждому, — медленно, словно читая строчки из книги, прошептал Олег.

— Дальше!

Олег напрягся, пытаясь услышать последние слова монаха, и вдруг увидел, как призрак уплывает в темноту.

— Я больше ничего не вижу! — из последних сил вскрикнул он, и черная вязкая жижа обволокла его целиком.

Олег не слышал, как закончилась операция. В беспамятстве его вывезли из операционной и уложили под капельницу. Стеклянная стенка реанимационной отгородила его от внешнего мира.

Глава 16

Совершенно потерянная Ника вышла из приемного отделения. Вокруг не было ни души. Огромное серое здание больницы с длинными рядами прямоугольников-окон на фоне затянутого облаками угрюмого неба навевало невыразимую тоску. Оглянувшись по сторонам, она приметила рядом с больничным корпусом дорожку и двинулась по ней в надежде выйти на улицу и остановить хоть какую-нибудь проезжавшую машину.

В предрассветный час машин было мало. Наконец, какой-то частник на ветхом «Жигуленке» сжалился над ней и, не торгуясь, довез до дома. Стараясь избежать расспросов Витьки, отвечать на которые она была не в состоянии, Ника осторожно открыла входную дверь, крадучись проскользнула в спальню и легла на место мужа.

«Надо не сомневаться и просто верить, что все образуется», — слово «верить» она мысленно повторила несколько раз, как заклинание, пока оно окончательно не вытеснило скопившиеся мелкие мыслишки.

Словно внимая ее настойчивым мольбам, к Олегу стало медленно возвращаться сознание. Вспыхнули в кромешной темноте кроваво-красные огоньки, и сквозь них проступила багровая закатная мантия, распростертая над Невой, сколько хватало глаз. Снизу по центру в нее вонзался узкий золоченный стилет шпиля Петропавловки.

Он увидел, как на эту картину восторженно глядит из вагона паровой конки цветущая барышня лет 25-ти. Конка притормаживает у здания Биржи на стрелке Васильевского острова, молодой человек в студенческой тужурке впрыгивает на подножку и садится напротив. Наступает неловкое молчание, оба напряженно смотрят на закат, лишь украдкой бросая друг на друга любопытные взгляды. Первым не выдерживает студент.

— Позвольте полюбопытствовать, вы по какой надобности в столице, в гости или по казенной? — с едва уловимым гортанным выговором вежливо интересуется он.

— А почему вы решили, что я не из Петербурга? — немного жеманничая, спрашивает она.

— Город на болотах вырос, от этого смрадного климата наши барышни чахнут рано, а у вас румянец во всю щеку, прямо кровь с молоком!

Барышня пунцовеет от удовольствия:

— Вообще-то наша семья из Москвы, в столицу лет десять, как перебрались. Когда мой муж получил место приват-доцента на кафедре в университете, он сразу же сделал мне предложение. Мы живем в небольшом домике на Фонтанке за казармами Измайловского полка. Он принадлежит матери мужа. Правда, к родителям ездить далековато, они за Крестовским островом обитают.

— А я — коренной петербуржец, — деликатно сообщает студент.

— Судя по вашему выговору, этого не скажешь, — улыбается барышня.

— Мои предки с Кавказа, еще при Екатерине сюда переселились. Но с ними я практически порвал, сейчас живу один на Васильевском… Мы с вами в каком-то смысле родственные души, я в университете последний курс оканчиваю, — с ответной улыбкой добавляет он. — Как вам Питер, нравится?

— Первое время никак понять не могла: зачем Петру понадобилось православную столицу в чухонские болота переносить? — ну построил крепость в честь победы над шведами и ладно, — улыбается в ответ барышня. — А когда к мужу в университет пошла, закат над Невой увидела и влюбилась в этот город.

— А когда родителей навещаете, муж с детишками не скучают? — как бы невзначай интересуется студент.

— У нас нет детей, — смущенно поясняет барышня, — …Бог не дал, — немного помедлив, горестно добавляет она. — Мне иногда кажется, что мужу они вроде и ни к чему. Он с утра до вечера пропадает на работе, ставит какие-то опыты на собаках. Часто появляется за полночь совершенно усталый и увлеченно рассказывает о своей работе. А я в прошлом году Высшие женские курсы окончила, теперь могу преподавать в начальной школе, — гордо добавляет она, чтобы уйти от скользкой темы. — И муж мне уже место в Петроградской стороне подыскал, буду детишек рабочих учить.

Студент открывает рот, чтобы сообщить, что он тоже преподает в одной народной школе, и вовремя останавливается, боясь спугнуть мелькнувшую надежду. Но судьба уже распорядилась за них, и через неделю они, как нарочно, сталкиваются нос к носу на ступеньках той самой народной школы. После занятий студент вызывается проводить барышню до Фонтанки. Извозчик шагом везет их мимо знаменитой кованной ограды Летнего сада и останавливается у резных золоченных ворот…

Летний сад слишком людное место. Во время последующих прогулок они кружат по набережной Мойки, изредка заходя погреться в первый попавшийся на пути трактирчик. Но дальше обоюдно ласковых, тайком брошенных быстрых взглядов дело не продвигается.

Однажды неожиданно наступает зима. После нескольких вьюжных дней ударяет крепкий мороз, и школа не работает.

«Не случилось бы чего, хоть бы весточку подал», — думает барышня, с грустью поглядывая в окно через морозный узор.

Вынужденная разлука длится около месяца, а когда они в середине декабря встречаются снова, студент нехотя сообщает, что вскоре должен уехать заграницу.

— Тебе же совсем немного осталось. Выдержишь весной экзамен, и поезжай на все четыре стороны — тихо отвечает барышня, втайне надеясь, что он переменит свое решение. — В сочельник муж с матерью уезжают, я остаюсь одна и буду стоять Всенощною у Живоначальной Троицы, подле Николая Угодника, — осторожно добавляет она.

— Помолись