услышать, как чувство противопоставляют интеллекту, но мы не всегда можем доказать, что чувства вторичны. Еще имеется сублиминальное восприятие бессознательного, недоступное интеллекту и потому выпадающее из сугубо интеллектуальной картины мира. Посему у нас есть все основания признать за интеллектом ограниченную ценность. Работая с интеллектом, мы должны действовать научно и придерживаться эмпирических принципов – пока не появятся неопровержимые свидетельства их непригодности.
Основные положения аналитической психологии
Доклад, прочитанный на заседании Венского культурного союза в 1931 г. и впервые опубликованный под названием «Открытие души» в том же году в Берлине (Europäische Revue, VII: 2/7, июль 1931). Под новым названием и с незначительными доработками статья появилась в сборнике «О реальности души» (Цюрих, 1934).
Основные положения аналитической психологии
В Средние века, равно как и в Античности, принято было считать, что душа субстанциальна. Вообще-то человечество в целом придерживалось этого убеждения с незапамятных времен, и лишь во второй половине девятнадцатого столетия появилась так называемая «психология без души». Под влиянием научного материализма все, чего нельзя увидеть глазами или пощупать руками, подверглось сомнению; над незримым даже потешались из-за его предполагаемой схожести с метафизическим. Ничто не признавалось ни «научным», ни достоверным без восприятия органами чувств либо без обнаружения каких-то физических причин. Этот радикальный переворот, впрочем, назревал задолго до пришествия философского материализма. Когда духовная катастрофа Реформации подвела итог готической эпохе с ее неутолимым стремлением к высотам духа, ее географической замкнутостью и ограниченностью мировоззрения, вертикаль европейского психического оказалась рассеченной горизонталью современного сознания. Сознание перестало развиваться вверх и начало расширяться, как географически, так и философски. Настала эпоха великих путешествий, эпоха расширения умственных горизонтов посредством эмпирических открытий. Вера в субстанциальность духовного все больше и больше отступала под натиском крепнущего убеждения, будто субстанциально лишь физическое, и, наконец, спустя почти четыреста лет, ведущие европейские умы и исследователи начали воспринимать психическое как зависимое от материи и материальной каузальности.
Разумеется, у нас нет ни малейших оснований полагать, что именно философия или естествознание явились причиной такого переворота. Всегда находилось достаточно разумных философов и ученых, обладавших ясностью и глубиной мышления, которые крайне неохотно мирились с этим иррациональным смещением точки зрения; некоторые даже отваживались протестовать, но у них не нашлось последователей, а сами они были вынуждены уступить валу неразумного (если не сказать – болезненно возбужденного) согласия признать предельную значимость физического мира. Не стоит думать, что столь радикальный переворот мировоззрения мог бы случиться вследствие сознательных размышлений, ведь никакая цепочка мыслей не в состоянии доказать или опровергнуть существование как духа, так и материи. Оба понятия, в чем сегодня убеждается всякий образованный человек, суть просто символы, обозначающие нечто неведомое и неисследованное; оно постулируется или оспаривается в зависимости от индивидуального темперамента или в соответствии с духом эпохи (Zeitgeist). Ничто не мешает теоретизирующему интеллекту трактовать душу как сложный биохимический феномен, по сути своей случайное смешение электронов, или, с другой стороны, считать непредсказуемое поведение электронов свидетельством психической жизни.
Тот факт, что метафизика духа в девятнадцатом столетии была вытеснена метафизикой материи, следует воспринимать как интеллектуальное мошенничество (gaukelei), но с психологической точки зрения это беспримерная революция в человеческом мировоззрении. Всякая потусторонность превращается в повседневность, эмпирические границы устанавливаются в каждой беседе о человеческих побуждениях, целях и намерениях, даже применительно к «смыслам». Весь незримый внутренний мир словно выводится наружу, и отрицается любая ценность, если она не подкреплена так называемыми фактами. По крайней мере так представляется обыденному разуму.
Напрасно, по-моему, передавать этот иррациональный переворот во мнениях в ведение философии. Лучше вообще воздержаться от этого, ибо, если нам вздумается заявлять, будто мысленные и психические явления проистекают из работы желез, мы, безусловно, вызовем одобрение и заслужим аплодисменты современников – а вот если попробуем объяснить распад атомов звездной материи эманацией творческого мирового духа, к нам начнут относиться как к интеллектуально убогим. При этом оба объяснения одинаково логичны, одинаково метафизичны, одинаково произвольны и одинаково символичны. С точки зрения эпистемологии в равной степени допустимо признавать происхождение животных от человека и человека от животных. Правда, нам известно, как сложилась научная карьера Даке [70], который согрешил против духа своей эпохи, не позволявшего шуток с собой. Это, по сути, религия или, лучше сказать, вероисповедание, никак не связанное с разумом, но его значимость заключается в том малоприятном факте, что оно признается абсолютным мерилом всякой истины и равнозначно, как считается, здравомыслию.
Дух эпохи невозможно втиснуть в категории человеческого разума. Это скорее некая предрасположенность, эмоциональная склонность, которая воздействует на слабые умы через бессознательное и обладает могучей силой внушения. Думать иначе, нежели мыслят современники, практически незаконно, такое поведение вызывает тревогу, оно неприлично, патологично, кощунственно, а потому социально опасно для индивидуума. Получается, что человек бессмысленно пытается плыть против течения. В прежние времена само собой разумелось, что все сущее возникло по творческой воле Божества, то есть духа, а девятнадцатое столетие признало столь же очевидной истиной возникновения сущего из материального первоисточника. Сегодня уже не психическое создает себе тело, а материя, наоборот, посредством химических процессов порождает психическое. Этот переворот в мировоззрении стоило бы высмеять, не стань он одной из величайших примет духа нашего времени. Это распространенный ныне образ мышления, который поэтому считается подобающим, разумным, научным и нормальным. Душу следует рассматривать как эпифеномен материи. То же условие выполняется, когда мы говорим не «душа», а «психическое», не «материя», а «мозг», «гормон», «инстинкт» или «влечение». Признавать субстанциальность души – значит противиться духу эпохи, то есть впадать в ересь.
Сегодня мы полагаем, что наши предки допускали интеллектуально необоснованное предположение о существовании у человека души; ошибались, наделяя душу субстанциальностью, божественной природой и, следовательно, бессмертием; признавая наличие особой «внутренней» силы, которая создает тело, вселяет в него жизнь, исцеляет недуги и позволяет душе существовать независимо от тела; утверждая существование бесплотного духа, с которым связана душа, и существование по ту сторону эмпирического настоящего иного мира, из которого душа приобретает знания о духовном, чьи истоки невозможно обнаружить в зримой реальности. Но те, кто еще не поднялся выше общего уровня сознательности, пока не пришли к выводу, что столь же нелепо и самонадеянно предполагать, будто материя порождает душу, будто люди произошли от обезьян, будто из гармоничного сочетания влечений (голод, любовь и власть) могла возникнуть кантовская «Критика чистого разума» или будто клетки мозга производят мышление – и никак иначе.
Но чем же или кем тогда является эта всемогущая материя? Перед нами вновь старое доброе Божество, Творец, лишенный своих антропоморфных черт и принявший форму универсального понятия, значение которого, как считается,
