хохотнул Жбырь, глядя на оплеванных Ободняковых, – я и сам поесть недурен, но чтобы так по-скотски требуху набивать – слуга покорный. Так и от удара преставиться недолго.
Покрасневшие артисты продолжали глядеть на документ, не веря своим глазам. Такого позору они никогда не испытывали.
– Этого не может быть. Мы выпили буквально по рюмочке, а из закусок оперировали только пропавшею капустой и вареньем, – задыхаясь, выдавил Усатый.
– А селедку с цыплятами, стало быть, Пушкин со стола подмёл? – продолжал издеваться полицейский.
– Ни о каких цыплятах с селёдками, равно как и веприевых коленях с кулебякой мы и слухом не слыхивали, – возмущенно пискнул Крашеный.
– А картошку с пирожками мышата с птичками в гнездышки умыкнули, детишек кормить? – сардонически отозвался Жбырь.
– Мы не потерпим! Нас оклеветали! Мы не едали… – запинаясь, начал оправдываться Крашеный.
– Мы не могли опуститься до такой гастрономической пошлости… – подхватил Усатый, – В конце концов, у нас есть свидетель – Сенька, прислуга господина Вонлярлярского. Он-то присягнет и докажет при каких обстоятельствах мы покинули бани, как подтвердит и факт отсутствия закусок. Господин полицейский, ведь такие объемы снеди – это ведь совершеннейшее кабаре, цирк и фантазия. Нужно основательно во всем разобраться, провести расследование…
– Хорошо, господа. Давайте отринем в сторону все эти записки и поговорим по-людски, – вдруг посерьезнел исправник, – я ведь слуга народный, на человеческом языке говорить умею и даже предпочитаю. Отношения с прислугою и пищевые извращения – дела сугубо личные и интимные. Пусть таковыми и остаются, вернемся к ним как-нибудь позже. Давайте поговорим об искусстве, я жуть как люблю порассуждать вслух о чем-нибудь эдаком.
Ободняковы еще несколько минут приходили в себя после акта уязвления достоинства. Однако ж поняв, что им предложено сменить тему, расслабились и пришли в обычное свое легкое состояние души. Усатый поправил воротник сорочки и, прокашлявшись, спросил:
– Господин полицейский, а тот, чьей рукой написаны эти пренеприятные записки – не тот ли самый Гавриил, что работает секретарем у фон Дерксена? Мы совсем недавно имели с ним знакомство и надо признать, что впечатление он произвел довольно приятное. Никак не вяжущееся с представленными вами… эссе.
– Господа Обудковы, – начал Жбырь.
– Ободняковы, – поправил его Крашеный, и, не удержавшись на шаре, сполз на пол.
– Вы совершенно правы, Гавриил Пичугин – помощник господина смотрителя искусств, – продолжал Жбырь, – ко всему прочему, он доводится мне племянником по материнской линии. Человек он надежный и вашей тайны выдавать не намерен.
– Какой тайны? – опешил Усатый.
– Тайны о ваших издевательствах над Трифоном и вертепа, устроенного в банях, – вновь расхохотался Жбырь.
Артисты побледнели.
– Позвольте, мы же хотели говорить об искусстве… – охрипшим голосом начал было Крашеный, однако Жбырь не дал ему кончить реплики:
– Об искусстве, судари, конечно, об искусстве! А вот, кстати, и он служитель, охранник, помощник самой Мельпомены!
В этот момент в дверях показалась желтая физиономия секретаря фон Дерксена.
– Гаврилушка, проходи дорогой, мы тут как раз с господами обсуждаем рацион гастролирующих артистов!
Гаврил вошел в кабинет. Горящие глаза его и нахальная улыбка говорили о том, что весь разговор он подслушал за дверью. Настроение его было возвышенным.
– Рад приветствовать вас, господа! Будьте уверены – ваш секрет уйдет со мною в могилу, – произнес Гаврил, и, наполнив из графина стакан, стал жадно пить, отчего его плохо выбритый кадык пренеприятно задвигался в конвульсиях. Чтобы не видеть этой сцены, Ободняковы отвернулись в сторону.
– Не имеем мы никакого секрета, – глухо сказал Усатый, – что это за штиль такой?
– Именно! Никакого секрета нет, и не было, – довольно произнес полицейский, – правда, Гаврила?
– Бьюсь об заклад! Кому угодно готов доказать, что господа артисты никакой тайны за собой не имеют! Никаких преступлений, секретов, смертоубийств, жулябий и фармазонств за ними не кроется. Поглядите в их честные и ясные глаза! Разве способны они на маравихерство? Нет, нет, нет! И не убеждайте меня в обратном! Я готов присягнуть на Библии, что господа Убеньковы – честные и не замаранные артисты!
Гаврила подмигнул удивленным Ободняковым и, ехидно хохотнув, сказал:
– А сейчас прошу извинить меня, у нас с Виленом Ратмировичем приватная-с беседа. Позволите?
Не дожидаясь ответа Ободняковых, Гаврил взял полицейского за руку и вывел за дверь, не потрудившись ее закрыть, отчего практически весь разговор дошел до ушей артистов.
– Дядечка, я хотел узнать у вас о своей просьбе.
– Гаврилушка, все сделано. Как договаривались. Может быть, дать тебе в охрану пару человек?
– Благодарю вас, но это будет излишне хлопотно, шумно и привлечет никому не нужный интерес.
– Дай Бог. А как же с обещанным?
– Конечно, конечно. Тут все, как и договаривались. Держите.
– Вот и хорошо. Ладно, иди с Богом, желаю вам счастья. Написать не забудь, как доберетесь.
Жбырь вернулся в кабинет, открыл сейф и бросил в него увесистый сверток. Затем удовлетворенно потер руки, уселся за свой стол и хитро посмотрел на Ободняковых.
– Господа, сегодня у меня весьма удачный, я бы даже сказал, благоприятный день. От чего я пребываю в прекрасном расположении духа. Моё поющее сердце велит мне отпустить вас сию же секунду и прикрыть глаза на эту недостойную записку, которая бросает тень на двух благородных, не лишенных талантов артистов.
– Это чрезвычайно радостно слышать! – живо отозвался Усатый.
– Наша природа совершенно противится самой идее заточения. В конце концов, у нас совсем скоро выступление, – подхватил Крашеный.
– Я все понимаю. Но и вы, господа, должны войти в моё положение. Я готов пойти на уступки взамен на небольшую услугу, тем более, что мы решились говорить об искусстве – сказал исправник.
– Пренепременно! Контрамарочку? Автограф? Произнесение вашего имени со сцены? – радостно бросился перечислять Крашеный.
– А может быть развернуть выступление прямо здесь? Это мы мигом! – предложил Усатый, уже привыкший выступать в самых неподходящих для этого местах.
– Нет-нет, господа! Премного благодарен за вашу отзывчивость, но просьба моя состоит несколько в другом. Она, конечно же, напрямую относится к области вашей профессии… А впрочем, попрошу проследовать за мной. Объясню на месте.
Полицейский поднялся, открыл дверь и сделал приглашающий жест. Артисты встали и вышли из кабинета.
Городовой провел заинтригованных Ободняковых по темному коридору и остановился около двери с табличкою «Детския мальчуковые спальни».
– Мы еще многого не успели перестроить, бюджеты задерживают, да и рабочие слишком не расторопны, а все сотрудники заняты поиском растреклятых индеянов… Попрошу вас, господа, не шуметь. Сейчас по расписанию у него тихий час, но нам все же придется его разбудить, он жутко этого не любит, поэтому нужно это сделать как можно более ласково.
– Его – это кого? – поинтересовался Усатый.
