Когда Энн вошла внутрь, ее охватила паника. Что она здесь делает? Она сошла с ума. Это полное безумие.
Но что еще ей оставалось делать?
«Аннабелла».
Это слово прошептал ей Джон. Пытался ли он произнести ее имя в благодарность за то, что она спасла его? Или хотел назвать имя того, кто его ранил? Сама по себе «Аннабелла» не могла напасть на него, клуб не может разгуливать по улицам с ножом за пазухой.
Единственное, что она могла предположить, — он назвал его потому, что в нем — разгадка тайны. Она где-то здесь.
В ком-то, кто тут пасется.
Дуреха. Нельзя же найти этот ключ, просто придя сюда и встав у входа. Она почувствовала, что ее заметили. Едва переступив порог, она осознала, что за ней наблюдают.
Для этого не требовалось особой интуиции. У стойки бара сидел поразительно красивый негр. Он безо всякого выражения смотрел на нее. Парочки, увидев ее, казалось, были озадачены и заинтригованы ее присутствием. У дверей стояли два дородных молодца: вышибалы, решила Энн. Они следили за ней с раздражением, видимо, опасаясь неприятностей от ее визита.
На кой черт она так тщательно одевалась! Надо было одеться под стать здешней публике, которая чувствовала себя свободно и раскованно и одета соответственно. А Энн вся была как натянутая струна.
Она поняла, что выглядит смешно.
А ведь претендовала на роль тайного шпиона.
Энн понимала, что не следует задерживаться у дверей, но ей хотелось сориентироваться. Слева находился помост, на котором сидел оркестр. Отличные музыканты. В этот момент они исполняли попурри из старых мелодий. Играли четверо, но на помосте оста вались пустые места. Возможно, они работают по очереди, что позволяет не делать перерывов в представлении.
Прямо перед ней простирался погруженный в полумрак зал со столиками, развернутыми лицом к сцене. Перед самой сценой стулья были расставлены в ряд, а внешний край ее — обнесен перилами. Вот где ей хотелось сесть. О тех, кто уже сидел там, она не могла по затылкам сказать ничего определенного, кроме того, что они представляли собой гуманоидов с черепами, большей частью покрытыми волосами. Но, разумеется, те, кто окружает сцену, должны быть джентльменами. Или по крайней мере мужчинами.
В данный момент на сцене находились четверо танцоров, в разной степени раздетых: двое черных мужчин и две белые женщины. Все четверо двигались с изысканной грацией и обладали изящными фигурами. Несмотря на свое решение не маячить у входа, именно это и делала сейчас Энн. Теперь ей было понятно желание Джона попытаться запечатлеть частичку этой грации и красоты в своих «Дамах красного фонаря». Он до сих пор не решался рисовать мужчин, но Энн не сомневалась, что он думал и об этом. Естественно, будучи нормальным гетеросексуальным мужчиной, он в первую очередь обратил внимание на женщин. Но она знала Джона. Закончив первый цикл, он приступил бы к мужским портретам. Как и женщины, мужчины на сцене двигались с зачаровывающей пластичностью. Это были сильные, прекрасно, идеально сложенные молодые люди.
Она могла бы помочь ему работать над мужскими портретами, подумала Энн, пытаясь одновременно суммировать свои впечатления от клуба в целом.
Он был не таким, каким она себе его представляла, однако неким странным образом походил на картины Джона. Здесь не было ничего дешевого, безвкусного. В движениях артистов сквозила не столько сексуальность, сколько чувственность. Их танец был возбуждающим, эротическим… и романтическим. Все — от хореографии и режиссуры до подбора пар по цвету кожи — было тщательно продумано.
Какой-то звук отвлек ее внимание от сцены, она снова почувствовала на себе чей-то взгляд.
Неудивительно, что за ней наблюдают. Она выглядела здесь до смешного чужеродно, и половина присутствующих, не скрывая, глазела на нее. Нет, не в этом дело. Она посмотрела вверх и вокруг себя. Теперь у нее было ощущение, что за ней следят сами стены.
— Простите, но кто вы и что здесь делаете?
Голос раздался у нее за спиной, глубокий, богатый и уверенный. Она стремительно обернулась и с тревогой обнаружила, что к ней подошел тот самый черный красавец из бара.
— Я… я…
— Вы редко посещаете такие места, — утвердительно сказал он.
— Я… я… простите, но ведь заведение открыто для всех…
— Вы жена…
Она запнулась, пытаясь разглядеть лицо собеседника.
— Да, я бывшая жена Джона Марсела. Не окажете ли вы мне, в свою очередь, любезность? Кто вы сами и почему, черт возьми, глазеете на меня?
Он широко улыбнулся:
— Я Грегори Хэнсон. Друг вашего мужа. Бывшего мужа. Точнее, приятель. И близкий друг Джины Лаво. Девушки, которую убили прошлой ночью. Говорят, что это сделал Джон…
Энн приятно удивило, что этот человек не осуждал Джона заранее и безоговорочно, несмотря на все улики, которые, как сообщили газеты, имелись у полиции против него.
— Джон ее не убивал.
Мужчина удивленно поднял бровь:
— Джон как-то говорил мне, что вы с ним друзья. Большие друзья. Это редко случается после развода.
— Горечь наших отношений осталась позади.
— В это еще труднее поверить.
Энн улыбнулась:
— Тем не менее это правда. Может, нам повезло. У нас дочь. Она и любовь к живописи позволяют нам оставаться вместе. Брак не давал такого шанса. Так вот, я знаю Джона и уверена, что он не способен никого убить.
— Даже если он любил ее?
— А он ее любил?
— Думаю, в нее многие были влюблены. — Грегори указал на бар: — Посидите со мной. По крайней мере не будете выглядеть белой монахиней посреди Гарлема.
Энн позволила ему провести себя через зал к бару.
— Что вы пьете? — спросил он. — Вы должны что-нибудь выпить. Назвался груздем… знаете ли.
Она украдкой огляделась:
— А что обычно пьют женщины в стриптизных заведениях?
— Стриптизных заведениях, миссис Марсел? Это клуб.
— Ну да. И женщины здесь не занимаются проституцией, они лишь сопровождают мужчин, да?
— Только если сами того пожелают, — вежливо ответил Грегори. — Так что будете пить?
— Пиво, пожалуйста. Я не хотела никого обидеть.
— А я и не обиделся, — сказал Грегори, махнув девушке, прислуживавшей в баре.
— Вы танцор? — спросила Энн.
Он расплылся в улыбке:
— Вы хотите спросить, не «сопровождаю» ли я женщин?
Она зарделась.
Грегори показал в сторону помоста.
— Я играю на трубе. Могу сказать, что один из лучших трубачей в Новом Орлеане. А может, и в стране. — Он не хвалился, но говорил без ложной скромности. Просто констатировал факт.
