обычно, они сели в «школьный» поезд. На этот раз они не пошли каждая в свое купе, чтобы занять места одноклассникам. Они сели рядом, не говоря ни слова, опустив головы.
Все было, как всегда. Поезд тянулся из Врбовцов в Весели. Низкие вокзальные здания выплывали из тумана, словно заколдованные сказочные замки.
Яворник.
Велька-над-Величкой.
Позже села Фанинка из Луки, необычно серьезная и задумчивая. В Липове к ним подсела Богунка, едва сдерживавшая слезы. Даже Стазка с Карелом не хотели сегодня шутить.
В Весели поезд ожидала толпа гимназистов. Однако они не стучали в окна, не махали руками и не покрикивали, как обычно. Они вошли в вагон, склонив головы, словно на похоронах.
— Уже передавали по радио, — выдавил Данек из восьмого «А», — что германская армия перешла границу и оккупирует нашу территорию.
«Во сколько они могут быть здесь?» — прикинула Марушка, когда в Стражнице они вышли из поезда.
Вокруг пока было спокойно. На дороге перед вокзалом сплошная грязь. Шел дождь со снегом.
У городских ворот стояла группа людей. Немного поодаль — другая.
Марушка пробилась через толпу. На стене висело объявление, напечатанное на машинке:
«Всем гражданам!
Сегодня войска германского рейха займут территорию нашей страны. Наша армия будет разоружена.
Если не возникнет никаких самых незначительных инцидентов и если армия германского рейха никоим образом не будет затронута населением, то нам позволят жить в автономии при одновременных гарантиях немецкому меньшинству и оккупация будет временной.
Поэтому войскам германского рейха ни в коем случае нельзя оказывать ни малейшего сопротивления и чинить препятствий. Все приказы военного командования должны выполняться беспрекословно и в полном объеме.
Если войска германского рейха потребуют сдать оружие, это требование должно быть выполнено. Гражданские учреждения остаются на своих местах и будут продолжать выполнение своих обязанностей, если командующий оккупационными войсками не даст иных указаний».
Марушка выбралась из толпы читающих и, глядя на носки забрызганных туфель, побрела по Весельской улице к гимназии. В репродукторе на улице радио затрещало, а потом послышалось:
— «Сохраняйте спокойствие и благоразумие! Если войска германского рейха встретят хоть малейшее сопротивление, это будет иметь самые серьезные последствия».
«Так вот он, фашизм, — подумала Марушка. — Беспрекословное повиновение… Самые серьезные последствия… Словно речь идет о капитуляции наголову разбитого врага».
По лицу ее стекали капли от таявшего снега. Люди, которых она встречала, были подобны теням.
В коридорах школы сутолока.
— Говорят, Гаха попросил Гитлера взять нас под защиту!
— А от кого он нас должен защищать?
— Да от России… Чтобы у нас не развился большевизм.
— Говорят, будто у нас голод и нищета и мы угрожаем миру во всем мире.
— Этому всерьез верят?
— Наверное. Иначе Гитлеру не позволили бы так бесчинствовать.
— Сначала Австрия, теперь мы… Чья очередь после нас?
— Польша, это ясно. А потом Балканы.
Они спорили, препирались, ругались и даже не услышали звонка.
Только голос учителя чешского языка, приглашавшего всех в класс, вернул их к действительности.
С учебой ничего не выйдет. В другое время они, конечно, радовались бы этому, но сейчас было бы гораздо лучше, если бы сегодняшний день прошел обычно, как и все остальные.
Учитель чешского языка, сгорбившись и заложив руки за спину, ходил по классу. Время от времени он останавливался, качал головой и, скорее для себя, чем для класса, повторял:
— Как наш бедный народ из всего этого выберется?
На улице была слякоть. Снежинки, не долетая до земли, превращались в капли. Небо по-прежнему было затянуто тучами, в классе стоял полумрак. Время тянулось невыносимо медленно.
После чешского была физика, потом немецкий, который вел классный руководитель Шмеллинг.
Он сел к столу и весь урок неподвижно просидел с отвисшей нижней челюстью, уставившись взглядом в стену над головами учеников. Теперь он больше, чем когда-либо, походил на популярного немецкого боксера, в честь которого ему и дали прозвище. Сильные сухие пальцы его левой руки выстукивали по крышке стола все время один и тот же ритм.
Звонок…
Но классный руководитель словно не слышал его, продолжая безучастно сидеть и барабанить пальцами.
Вдруг с улицы донесся шум моторов, сначала слабый, потом все более усиливающийся.
— Едут!
Моментально все бросились к окнам. Им было приказано не открывать их, но в ту минуту об этом никто не вспомнил. В несколько секунд все окна были распахнуты настежь.
По улице внизу сначала проехало несколько грузовиков с солдатами, потом группа мотоциклистов… А затем земля задрожала под броневиками. Солдаты в касках заметили в окнах ребят и направили на них пулеметы.
По чешской земле шли орды варваров, как бывало уже неоднократно в истории чешского народа. По обеим сторонам дороги двигались мотоциклы. Сидящие на них солдаты размахивали желтыми табличками, на которых черными буквами было написано: «Rechts fahren»[14].
И на стоящий напротив столб они прибили желтую табличку с такой же черной надписью.
— Теперь они введут у нас правостороннее движение, — глухим голосом произнес Юла.
В шуме моторов и грохоте броневиков городское радио повторяло призывы к порядку и дисциплине. Затем из репродуктора послышался марш и вскоре после него — немецкое сообщение:
— «Hier ist Volksdeutscher Sender Prag II…»[15]
На фоне музыки и приглушенного пения зазвучал немецкий репортаж о вступлении вермахта в Прагу.
— «Наступил исторический момент. Пятнадцатого марта тысяча девятьсот тридцать девятого года в десять часов сорок минут отряды Адольфа Гитлера дошли до сердца города — Вацлавской площади. И святой Вацлав смотрит со своего постамента на марширующих немецких солдат в серо-стальной форме, на немецкие автомобили, выкрашенные маскировочной краской…» — надрывался диктор.
Классный руководитель, до сих пор неподвижно сидевший за кафедрой и словно отсутствовавший, вдруг встал и быстрым шагом вышел из класса.
— Ребята, надо бы спросить Шмеллинга, можно ли нам идти домой, — предложила Марушка и побежала за классным руководителем.
Его высокая, могучая фигура только что скрылась за поворотом коридора.
— Господин преподаватель! — крикнула Марушка. — Господин преподаватель!
Шмеллинг, не оглядываясь, прибавил шагу. Марушка, запыхавшаяся, обогнала его и преградила дорогу.
— Господин… — Она взглянула ему в лицо и сразу замолчала.
Шмеллинг плакал.
17
«В хаосе взглядов, сплетении лжи и насилия, в беспомощности человечества мне исполняется восемнадцать лет. Я мало знаю, я еще ребенок, хотелось бы спрашивать, узнавать. Я люблю. Что мне делать дальше? Какую дорогу избрать, чтобы не сгореть слишком быстро и напрасно, чтобы не жить впустую и не вредить людям, а, наоборот, принести благодатную почву туда, где это нужно? Как добиться, чтобы закипать энтузиазмом там, где это нужно, и, наоборот, успокаиваться
