что, не услышав ее, растерялась и забыла свою роль – напрочь забыла поздравить его с днем рождения, в результате чего весь день прошел под знаком обиды и эмоциональной холодности, под стать стоявшей на дворе погоде. Уимисс был очень расстроен. Он надеялся, что больше никогда у него не будет такого ужасного дня рождения. И он, и Вера запомнили этот день рождения навсегда.
Дни рождения были настолько важны для Уимисса, что после того как мисс Энтуисл испортила ему Рождество, он, совершенно естественно, не намеревался позволить ей испортить и это событие. Нет уж, такого он ей не позволит. Ей не удастся дважды поймать его врасплох, если б такое у нее получилось, и он дважды оказался бы беспомощен, это означало бы, что вся сила перешла на ее сторону. Решение было проще некуда: жениться на Люси до дня рождения. А с какой стати они должны ждать? Кто это решил, что вдовцу следует скорбеть не меньше года? Ни один разумный человек не станет обращать внимания на чьи-то мнения. И главное – чьи? Этих никчемных потрепанных персонажей, которых он дважды по четвергам встречал в доме тетушки? Все, что они там лепетали, было настолько несолидно и путано и даже опасно, что, если б завтра они все скопом решили бы куда-нибудь эмигрировать, в Англии стало бы намного лучше. После встречи с ними он заявил Люси, которая с некоторым удивлением выслушала эту новую для нее характеристику друзей отца, что из-за таких, как они, в обществе и царит полнейший разброд и что они без конца грызутся между собой и тем самым разрушают основу и опору Англии, которые составляют истинные неиспорченные патриоты. Поэтому их мнение вообще ничего не значит, что же касается его собственных друзей, которые так дурно повели себя с ним после смерти Веры, то на их критику ему вообще наплевать, более того, он едва может дождаться момента, когда поставит их в тупик, предъявив им самую прекрасную из малышек, такую юную, такую ему преданную – Люси, его супругу.
Соответственно, он проделал все необходимые приготовления, чтобы жениться в марте, отправиться на медовый месяц в Париж и вернуться в «Ивы» аккурат ко дню рождения. Какой же это будет праздник! Уимисс, думая о нем, даже закрывал глаза, чтобы ничто не нарушало прекрасных видений. Такого дня рождения у него точно никогда еще не было! Только справедливо будет назвать его первым, поскольку он означает, что его жизнь начинается заново и что все последующие годы будут для него поистине юными!
Он до такой степени привык в одиночку разрабатывать планы и сообщать о них, только когда все бывает готово, что ему было трудно поделиться ими с Люси, которая должна была сыграть в них немаловажную роль. Но ему пришлось все же признать, что она должна будет как-то подготовиться даже к тайному бракосочетанию в отделе регистрации браков. Ей надо собрать свои вещи, привести все дела в порядок. К тому же ему, возможно, придется ее уговаривать. Он достаточно хорошо знал свою малышку, чтобы понимать, что если она и согласится отказаться от церкви, белого шелка и фаты, однако неизбежно захочет рассказать об этих планах своей тетушке, а тетушка наверняка станет возражать и либо требовать, чтобы Люси все же выждала год, либо, если Люси ждать откажется, отравит ее существование сомнениями, стоит ли ей так слепо повиноваться желаниям возлюбленного. «Ну что за женщина!» – думал, набивая трубку, Уимисс. В его глазах после истории с Рождеством мисс Энтуисл обрела размах и качества истинного монстра.
Завершив все приготовления и назначив день свадьбы на первую субботу марта, Уимисс решил, что пора рассказать об этом Люси, что он и сделал, слегка все же побаиваясь, что она может как-то усложнить ситуацию.
– Неужели моя малышка захочет помешать планам своего Эверарда после всех его трудов? – спросил он, когда она, в полнейшем изумлении утратив дар речи, выслушала его план.
После чего поцелуями закрыл ей глаза и приоткрытый в удивлении рот: он давно понял, что такие легкие быстрые поцелуи заставляют Люси умолкнуть, даже если она намеревается что-то возразить, и вводят ее в состояние нежной, полусонной покорности, которое он любил в ней больше всего – в его объятиях она превращалась в ребенка, в объект страстной заботы, которая наполняла его до краев, но проявить которую у него до недавних пор не было никакой возможности. О Вере страстно заботиться было нельзя – она все время находилась где-то в соседней комнате.
И все же Люси, оправившись от первого потрясения и когда он на мгновение отвлекся от поцелуев, успела сказать «но…» и начать создавать сложности. Тетушка, тайный брак, почему тайный, почему бы им не подождать, ведь обстоятельства требуют, чтобы они подождали.
Тогда он рассказал про день рождения.
Она снова выслушала его в полном удивлении, а дослушав, разразилась смехом. Она хохотала, крепко обняв его за шею, но в глазах у нее стояли слезы.
– О, Эверард! – воскликнула она, отсмеявшись, – А ты уверен, что мы уже достаточно взрослые, чтобы пожениться?
На этот раз он добился своего. Люси не могла заставить себя снова разрушить его планы: слишком живо было воспоминание о его глубоком и затянувшемся рождественском разочаровании. Не могла она рассказать обо всем и тетушке. Ей не хватало смелости выслушивать тетушкины увещевания, а потом наблюдать, как та бессильно сдается. Тетушка, которая разрослась в глазах Уимисса до монструозных размеров, в ее глазах выглядела маленькой и хрупкой. Собственное же положение ее мало беспокоило, как не беспокоит собственное положение кость, из-за которой грызутся собаки. Как перенесет тетушка этот последний удар? Мысль об этом преследовала Люси и отравляла последние оставшиеся до свадьбы дни, которые при других обстоятельствах были бы счастливыми – так ее заразила мальчишеская радость Уимисса, выразившаяся в том, что он не мог усидеть на месте. А он и не сидел. Однажды он вскочил и принялся как-то странно топать по комнате с видом человека, который совершенно не привык так топать. Он был похож на танцующего пингвина, как его изображают на картинках. Она не понимала, что с ним такое происходит, но, когда он кончил топтаться и, слегка запыхавшись, заявил, что это был танец, символизирующий супружеское счастье, она расхохоталась и бросилась его обнимать.
– Дитя, совсем дитя! – воскликнула она, прижавшись щекой к его широкой груди.
– Еще посмотрим, кто чье дитя! – все еще отдуваясь, ответил он.
Вот и поговорили.
Что же касается бедной тети Дот…
При мысли о бедной доброй тете
