бери. Думаешь, не хочу я помереть? Хочу! Да не дано мне, окаянному.
– Сейчас проверим, – Илларион направился к дому, и оттуда – бегом к существу, назвавшему себя человеком. Существо сидело на корточках. Блестящий костюм его помялся, помада размазалась по лицу. У батюшки в двух руках были топор и тяжёлый надёжный табурет.
– По старинке ты сражаться выходишь, а ещё я хочу сказать, по-бабьи. Это бабы и палачи с топорами носятся – мужчина встал и пошёл к машине, подставив Иллариону ничем не защищённую спину.
– Бей в спину, Илларион! Она не прикрыта никогда. Целить в спину – оно всегда хорошо.
На мгновение застыв, Илларион в исступлении смотрел на удаляющуюся спину. Мужчина открыл багажник, достал заранее приготовленную канистру, и не торопясь, покачивая бёдрами, стал приближаться к храму. Выбора не осталось. Илларион разбежался и нанёс удар в височную долю головы, но топор прошёл в двух миллиметрах от разукрашенного красным лица. Батюшка пустил в ход табуретку, но и она выписывала в воздухе пируэты, но не касалась тела. Топор опять и опять промахивался, а мужчина уже обливал бензином основание церкви.
– Дурацкая твоя голова, Илларион, ты на меня сейчас уже раз семь покусился и семь раз промахнулся, то есть, согрешил. Ты вместо того, чтобы понапрасну силы расточать, иконы бы из храма выносил.
Батюшка попытался скрутить вражью голову, но каждый раз незнакомец изворачивался – оказывался чуть левее или чуть правее Илларионовых рук, и уже вынимал зажигалку.
Дико крикнув, Илларион бросился в храм и стал выносить иконы. Он волновался. Относить надо было хотя бы на несколько метров в сторону от пылающих стен. «Только бы не упасть раньше времени и сохранить сознание». Времени оставалось всё меньше. На церковном дворе уже лежали Державная, Троеручица, Иверская, Казанская, Воскресение, Благовещение, Нечаянная Радость, Несколько икон Спасителя, Георгий Победоносец, Архангел Михаил, Троица, Серафим Саровский, Сергий Радонежский, и многие…Какая-то странная сила толкала Иллариона в горящую церковь. Он замотал лицо мокрым поясом и старался не дышать в храме. Оставалась икона Христа. Она висела выше других и достать её без лестницы было невозможно – только взлететь. Секунды шли, и в долях секунд он увидел бабушку, насыпающую снег на деревянную горку, с которой он съезжал в детстве. Увидел беготню детей и себя среди них. Увидел диких кошек, которые спали рядом с входами в подвал, и их всё время хотелось поймать. Вот, он подкрался к крупной трёхцветной кошке и поймал её. Она дико зашипела, стала извиваться, исцарапала, покусала его и убежала. Увидел пылинки, вспыхивающие в лучах солнца, в комнате, где он жил. Увидел голубую лыжню в лесу, дощатый пол кухни, кипящий весенний ливень…. На него медленно падала горящая балка. Она падала так медленно, что он успел заметить, как из оставшейся иконы вышел человек, побежал вниз и оказался быстрее горящей доски. Он оттолкнул Иллариона, и одна из балок, подпирающих купол храма, упала совсем рядом.
– Каждая секунда жизни дорога. Сейчас рухнет храм. Ты пойдёшь со мной на небо?
– Пойду, Господи! – сказал Илларион. Разве мог он надеяться на это? Что не смерть протянет ему руку, а сам Господь, тот, которого он так жаждал ощутить в своём сердце.
– За тобой последнее слово, Илларион, веруешь?
– Верую, – из последних сил прошептал батюшка, и в эту самую секунду он уже летел, увлекаемый Христом через огонь в беспредельное небо, а храм разом осел, рухнул, со стены упала последняя икона, на которой неожиданным образом пропало изображение.
Возле церкви уже собирался народ. Женщины окружили дочерей батюшки. Те находились в шоковом состоянии – не могли говорить и даже плакать. Чёрный мерседес с разукрашенным мужчиной уже удалялся по просёлочной дороге в сторону города. Одной рукой мужчина держал руль, другой – набирал телефон скорой, сообщая адрес и имена дочерей батюшки. Потом он посмотрел на часы, притормозил машину, вышел и закурил. Почему-то ему не хотелось бросать окурок на землю, он затушил его и положил в карман. Затем достал из бардачка влажные салфетки, вытер губы и лицо, погримасничал перед зеркалом, сел в машину и включил радио, из которого вдруг полились густые и мягкие звуки грузинского хора. Он попытался найти другую волну с музыкой полегче, но хор пел везде. Смирившись, мужчина включил зажигание – и машина слилась с темнотой ночи.
Первым к храму прибежал Гавриил, мучающийся бессонницей, потом подтянулись те, кто жили поближе, после стали прибывать малаховчане. Откуда ни возьмись, из темноты вылетела «скорая», доктора быстро упаковали девочек и уехали. Люди стояли кругом перед огромным догорающим факелом церкви. Мысли их и чувства, очищенные бедой, уплывали в небесный океан. Что будет с ними со всеми, если сгорел Божий оплот? Не все они входили на храмовое крыльцо, что скрывать, и редко кто присутствовал на службах, но церковь возвышалась и простирала невидимые крылья над двумя деревнями – над домами и жителями, она касалась маковкой неба, и к ней на плечи слетались ангелы. Илларион отправлял ритуалы безукоризненно, а что творилось в душе у батюшки, никому было и неинтересно. Только иногда, в клубе поэтов завеса души Иллариона приоткрывалась, и оттуда расплавленным золотом проступали слёзы. Слёзы его имели нездешнюю природу как, впрочем, слёзы многих плачущих этой ночью. Одни скорбели по сгоревшему храму, как по живому существу, другие оплакивали Иллариона, третьи оплакивали то, что человеческая жизнь слишком коротка. Казалось, что до того или иного события так много времени! Но время проходило быстро, события происходили, а жизнь текла дальше ещё стремительней. Наряженную на Новый год ёлку можно было запросто оставлять в красном углу, ибо год чем-то начинал напоминать день. Наивные думали о том, что их дочери ещё не скоро вырастут и выйдут замуж – они быстро вырастали и уже стояли перед зеркалом в белых платьях. Лето, которое так ждали целый год, проходило быстрее остальных времён года – начиналось, летело и заканчивалось, оставляя позади себя недоумевающих и скорбящих по лету людей. Дни жизни шли, а люди не успевали побыть рядом друг с другом и даже познакомиться со своими ближними. Оставалось опять провожать улетающих птиц. Эта ночь и в ней пожар, неожиданным образом остановили ход времени и одним событием объединили все разрозненные жизни, и, лишившись небесного покровительства, каждый задумался о том, что живёт без Бога.
Фёдор вспомнил всё. Горящий храм, окончательно освободил его от беспамятства. Он вспомнил город рождения, обрывки детства, школу, учителей, любовь, рассеянность, зависть, ошибки, мнительность, запахи улиц. Огонь пробудил его сознание, расставил всё на
