не любила, а вот… велосипед – это была ее дань непохожести на других, дань ее европейской юности. Когда крутишь педали, так хорошо думается. Вспомнилась почему-то ранняя юность, когда все еще можно было бы сделать по-другому. Или нельзя? В последнее время Марина все чаще думала о судьбе, что на все божья воля, которую нельзя постичь. Сколько же лет она прожила в Швейцарии? Около десяти? Зачем? Было это потерей самых лучших молодых лет или… нет? Марина не знала, и нее не было ответа: так просто сложилась жизнь. Была в ее жизни Европа. Она столь долго жила в Швейцарии, столь привыкла говорить не по-русски, что чувствовала себя дома в любой стране: Франция, каникулы с ребятами в Бретани, классы фламенко в Испании, музеи Италии, встречи с родителями в любом городе, куда они приезжали на гастроли. Она уже давно не была туристкой, перестав считать "домом" Москву, как она про себя думала, "Москвищу". Вот в чем было дело. Марина в глубине души знала, что она больше никогда не станет жить с родителями в Строгино. Ей даже казалось, что ей не придется жить в Россие.
Марина помнила свою швейцарскую маленькую комнатку, неудобную, бедноватую, но зато свою собственную. Она училась в университете, писала бесконечные эссе по английской литературе, дружила, если можно так выразиться, со своим профессором. Он был пожилым, степенным дядькой, маститым ученым, энциклопедически образованным. К тому же с неоспоримой харизмой, под влияние которой Марина попала. Им было хорошо, и она не была для него только студенткой. Он был ее старшим другом, наставником и духовным отцом. А еще были ребята. Ах, какие там с ней были ребята! Чуткие, умные, интеллектуальные, веселые, широкие, без комплексов. С ними тоже было хорошо. Швейцарская Маринина жизнь не была легкой. Замучило безденежье. Надо было работать, и Марина работала даже в Макдональдсе, жарила котлеты, довольно долго проработала в международных организациях разных направлений. Там работа была сугубо канцелярская, скучная, офисная с вытекающими отсюда сплетнями и дрязгами между сотрудниками. Но что дрязги! На работе Марина влюбилась в женатого мужчину из Израиля. Наверное, она бы за него вышла замуж, но этого не случилось. Куда бы он ушел от своих двоих детей?
Марина уже взяла все возможные классы в университете Ношателя, переехала в Женеву и стала посещать занятия по теологии в Женевском университете. Как ни странно, занятия оказались интересными. Кто бы мог подумать? А Женева – не Ношатель, Марина стала ходить в театр, и там познакомилась с режиссером, старше себя, талантливым. Талант – это было в нем главное. Он свершился, он жил своим творчеством. Марине нравились только такие мужчины. Неталантливые, или слишком молодые были неприятны. Он – был другой: необычный, хищный, небрежный, самодостаточный, поначалу влюбленный, а потом рассеянно-невнимательный, пресыщенный, жестокий и безжалостный. Но этот рыжий, пожилой, некрасивый мужчина мучил ее много лет. Он ею не дорожил, но и не отпускал. Марина поняла в себе черту, которая стала в отношениях с ним, очевидной: она любила себе в ущерб, навязывалась, рыдала, звонила, умоляла, унижалась. Ее неистовство его пугало, даже отвращало, но Марина ничего не могла с собой сделать. Просто хотела быть с ним рядом, все равно в каком качестве. У этого мужчины была жена, не совсем здоровая женщина, его ровесница, хороший его друг… Он ее "не любил", как он говорил, но ни за что бы не бросил, не потому что не мог, а потому что не хотел, уж во всяком случае, не ради Марины. Да, Марина и не знала, чтобы он сделал, если бы был свободен? Они бы поженились? Конечно нет. Да, Марина и сама не хотела иметь мужа. Любовь и муж – это были разные вещи. Они не сочетались.
Под влиянием своего режиссера Марина два раза поступала в театральную женевскую академию, но… не поступила. Она и в Москве поступала на курс Фоменко, но опять не поступила. Жить в Строгино было невозможно. Марина вернулась в Швейцарию. Все зашло в тупик. Даже диплом ей не светил в этих швейцарских университетах. Она прекрасно говорила на французском и английском, знала английскую литературу, но в Москве ее диплом был бы никому не нужен, тем более, что стать учительницей казалось ей кошмаром. Однако, следовало возвращаться домой и устраивать свою жизнь. Но… возвращаться-то было как раз нельзя! Ни в коем случае! Родители твердили, что ей нужен швейцарский вид на жительство и последующее гражданство. Она и сама так думала. Зачем ей надо было становиться гражданкой Швейцарии? Папа говорил, что "на всякий случай. Ты там столько лет прожила. Получи, а там посмотрим…" Это, "там посмотрим" было любимым папиным выражением. «Езжай в Канаду, а там посмотрим… Езжай в Швейцарию, а там посмотрим… . Получи диплом, а там посмотрим… получи вид на жительство, а там посмотрим…» – вот что говорил папа. Марина работала с отвращением, жила впроголодь, бросила университет, мучилась с продлением учебной визы… и все смотрела… Хотя, справедливости ради, через уныние, крушение любви, разочарование в своих талантах, Марина тоже думала, что за вид на жительство она борется не зря. Этот дурацкий вид на жительство стал для их семьи каким-то фетишем.
И Марина придумала, как решить проблему. Ей следовало выйти замуж. Один из ее хороших друзей, серб, но давно гражданин Швейцарии, согласился на ней жениться ради вида на жительство. Марина оценила помощь друга, он любил ее и был готов на любую поддержку. Он даже ребенка от нее хотел. Марина решила на это пойти, надо было что-то делать.
Марина сказала родителям всю правду: брак будет фиктивным, парень – гей, и они поженятся, чтобы она смогла получить… "у попа была собака…", опять этот набивший оскомину вопрос документа, и проблема насчет "а там посмотрим…".
Марина приехала встретиться с родителями в Милан. Они живо обсуждали предстоящую Маринину свадьбу, сколько будет народу, где они будут справлять. Марина с мамой ходила по магазинам, они искали ей платье для свадьбы. Марина, правда, сразу ее предупредила, что белое она не наденет. Мама заходила в бутики, брала с вешалок разные модели и стояла с Мариной в кабинках, пока она все примеряла. В маминых глазах было столько неподдельного энтузиазма, типичного женского пыла в магазинах. Мать на плохом английском даже зачем-то говорила продавщицам, что, "вот, дочка замуж выходит". Продавщицы снисходительно улыбались. Но чем больше мать хвасталась продавщицам, обсуждая фасоны и стили, тем больше Марине хотелось разрыдаться и убежать. Мать невероятно ее раздражала
