Ознакомительная версия. Доступно 7 страниц из 34
она в изумлении, как и мама,
а остальные зрители начинают хлопать.
Может быть, думаю я, что-то особенное спрятано и в каждом из нас. Маленький дар, которым наградила нас природа и который ждет своего часа.
Брат машет руками, зовя домой своего ослика.
На лице у него улыбка, музыка играет все громче, а он распевает:
Тингалайо…
В зале темно, только Хоуп на сцене стоит в свете прожектора, даже не верится, что у него такой волшебный голос. Легче поверить, что ослик услышит его и прибежит сейчас прямо на сцену.
Папочка в это лето
Еще одно лето в Гринвилле.
Роман выздоровел, и теперь уже он качается на качелях на заднем дворе как сумасшедший. Перед этим летом Папочка залил цементом основание. Роман и не знает, что бывали шаткие времена, – прямо сейчас его синие кеды болтаются где-то в облаках, его крики и смех, как сквозняк, разносятся через входную дверь по всему дому.
Теперь бабушка шикает на него.
Папочка отдыхает в спальне, укрывшись до подбородка, его худое тело стало таким маленьким, гораздо меньше, чем я помню.
– Просто устал немного, – говорит Папочка, когда я на цыпочках захожу к нему с тарелкой куриного супа, сажусь на краешек кровати и стараюсь покормить его с ложечки. Он с трудом садится, делает лишь несколько глотков и больше не хочет: – Слишком устал, —
и закрывает глаза.
Со двора слышен смех Романа, визг качелей. Наверное, рядом стоит Хоуп и раскачивает их. Или Делл. Да уж, им сейчас лучше побыть во дворе.
– У него в комнате такой жуткий запах, – говорит
сестра.
Но я чувствую только запах примочки, которой я
натираю дедушке руки.
Когда мы остаемся вдвоем, он шепчет:
– Ты моя любимица, – улыбается и подмигивает мне. – И все у тебя будет хорошо, так и знай.
Кашель разрывает ему грудь, дедушка закрывает глаза, с трудом вдыхая и выдыхая.
Почти целые дни я сижу рядом с дедушкой, держу его за руку, пока он спит, взбиваю подушки и рассказываю ему истории о моих друзьях в Нью-Йорке. Иногда он просит сказать что-нибудь по-испански, и я говорю так свободно и легко, будто это мой родной язык.
Иногда дедушка просит:
– Спой мне что-нибудь хорошее.
И когда я напеваю, у меня вдруг появляются и слух, и голос,
я попадаю и в ноты, и в такт.
Дедушка говорит, я пою прекрасно.
Он говорит, что не слышал ничего лучше.
Все знают, что можно, но…
Хотя законы теперь другие, бабушка все еще ведет нас в конец автобуса, когда в дождливый день мы отправляемся в центр города.
– Уж лучше так, чем сидеть рядом с белыми. Смотрят на тебя, как на грязь под ногами, – говорит она.
Но мы не грязь. Мы платим за проезд столько же, сколько все остальные. Когда я напоминаю об этом бабушке, она качает головой:
– Зачем высовываться, лучше сидеть на своем месте.
Я замечаю, что одни темнокожие направляются прямиком в конец автобуса, а другие садятся впереди – и пусть кто-нибудь попробует сдвинуть их с места. Я знаю, что хочу быть как они. Не бояться, как одни, а быть такой же храброй, как другие.
В центре бабушка ведет меня за руку мимо кафе,
хотя сейчас там обязаны посадить нас за любой столик,
какой только пожелаем.
– Незачем лезть на рожон, – приговаривает она. – Вы все вернетесь в Нью-Йорк, а мне здесь жить.
Мы быстро проходим мимо магазина «Вулворт», даже не взглянув на витрину, потому что как-то бабушка зашла туда, и ей пришлось ждать очень долго – продавцы ее просто не замечали.
– Будто меня там не было.
Я так ясно вижу эту картину:
бабушка в нарядной одежде, в изящной шляпке с приколотым к ней цветком, руки в перчатках сжимают лакированную сумочку, долго и терпеливо ждет своей очереди.
Конец лета
Лето кончается так быстро, и вот мы уже целуем
на прощание бабушку и дедушку,
а дядя Роберт
ждет нас,
чтобы увезти домой.
Мы обнимаем дедушку и чувствуем, как он изменился, просто кожа да кости. Но сейчас он поднялся с кровати и сидит у окна, накинув одеяло на худые плечи.
– Скоро снова займусь садом, – говорит дедушка. – Но больше всего мне хочется
лежать целыми днями и ничего не делать.
Прощаясь, мы машем и машем из такси, которое медленно отъезжает по дорожке. Все меньше становится бабушка с поднятой рукой, и дедушка у окна вскоре исчезает из виду.
Фар-Рокавей
Роберт заскакивает к нам всего на минутку, мама успевает лишь поблагодарить его за то, что купил билеты и привез нас домой.
Он лихо разворачивается и наставляет на нас указательные пальцы:
– А с вами увидимся позже!
Мы просим, чтобы навестил нас поскорее, напоминаем ему все его обещания съездить на Кони-Айленд, в парк развлечений «Палисейдс», купить куклу Крисси, у которой растут волосы, машинку фирмы «Тонка», книжку «Путешествия Гулливера», конфет.
Он говорит, что не забудет, и спрашивает: «Разве я не человек слова?» —
и все кивают, кроме мамы.
Трудно не заметить, как взметнулись ее брови, какой взгляд
она бросила в сторону своего младшего брата,
как поджала губы. Однажды
посреди ночи в нашу дверь постучали двое
полицейских,
они искали Роберта Леона Ирби.
Но дяди в тот раз у нас не было.
Поэтому мама вздыхает и говорит:
– Будь осторожен!
Просит:
– Ради бога, Роберт, не попади в какую-нибудь
историю.
Он обнимает ее, обещает, что не попадет, а потом
исчезает.
Другой воздух
Я возвращаюсь в Бруклин и не застаю Марию дома. Она гостит где-то на севере штата в одной семье, у которой, по словам ее мамы, есть бассейн. А потом ее мама ставит передо мной тарелку и говорит, что прекрасно знает, как я люблю ее курицу с рисом.
Мария наконец возвращается. Она загорела,
на ней новый костюмчик с шортами. Ее не узнать.
– Я жила у белых, – рассказывает она. – У богатых белых. Там, на Севере, даже воздух другой. Даже не знаю,
Ознакомительная версия. Доступно 7 страниц из 34
