в туалет. Я выпил рюмку виски и пошел за ней. Коридор был темный, и я пробирался на линию света из-под двери ванной комнаты. Повернул ручку, она была не закрыта, открыл дверь, а Сами все же писала. Она ничуть не возразила, что я вошел без спросу, тем более в момент, когда она сидит на унитазе, Сами только посмотрела на меня и уставилась в стену. Она была весьма пьяна, и границы между мужиком у двери и ее голой жопой не существовало. Я прикрыл дверь изнутри и дожидался Сами. Она сидела неподвижно и практически без звуков. Вот сейчас я мог полностью рассмотреть ее длинные ноги, начиная со свисающих трусиков бордового цвета, заканчивая налитыми белым молоком бедрами. Нисколько не смущаясь, Сами подтерлась, схватила свои трусики, и, пока она вставала, они преодолевали бесконечный путь ее ног. Пока она натягивала джинсы, ее пьяный голос обратился ко мне:
– Тебе нравится наблюдать, как девушка писает?
– Я впервые это наблюдаю, – ответил я.
– Что ты врешь! Я представляю, какой ты извращенец.
– Сами, я…
– Ладно, – вскрикнула Сами, – я верю тебе. И как оно? Понравилось, как я писала? – Сами с нетерпением ждала моего ответа.
– Да, Сами, ты красиво писала. И еще. Я люблю тебя.
– С чего ты это решил, посмотри на меня, мы совсем разные люди.
– Это правда. Мы разные люди, ты боготворишь пенис, я его не терплю. Но я люблю тебя, не смотря на твою любовь к пенисам, понимаешь?
Сами долго смотрела на меня, после чего ударила в живот. Я не мог сообразить, согнулся и почувствовал рвоту. Мне повезло, рядом был унитаз. Берти злился, когда в его доме блеют куда-нибудь, кроме унитаза, и то, он заставлял и его чистить после процедуры самоочищения. Я еле успел сунуть голову, как меня вырвало.
Из унитаза доносился запах мочи и рвоты.
Моя голова лежала, будто прилипшая, к ободку унитаза, я проглатывал последние глотки рвоты, а мой живот наконец выдох, перестал спазмировать. Сами в комнате уже не было, она вышла, когда меня рвало. Сладкий запах, рвота на дне унитаза, красная, желтая или оранжевая, немного пенистая, – я рассматривал ее, пытаясь отвлечься. Мои глаза начали слезиться, а потом и вовсе залились, тому виной необычное положение головы. Глазная рвота. Так я просидел полчаса, не меньше, немного плакал. Собравшись с мыслями, я плевался в унитаз, слюны текло больше слез. Выплевывая последнее, меня позвала Сами, ее голос был более неожиданным, чем ее удар. Она отвела меня в спальню, а сама легла спать. Я смотрел на нее, ничего не понимая, моя новая мечта лежала в метре от меня, а я стоял в метре от нее.
Я лег к ней в кровать, это словно возлечь с богом под одним одеялом.
Но я не осмеливался ее обнять, только рукой немного касался ее длинной ноги. Сами спала, а я слушал, как она дышит. Безумство начинается со вдоха аромата, некогда выдохнутого той, которая лежит с тобой в постели. Ты вдыхаешь то, что она выдохнула, и это БЕЗУМСТВО. В кровати было тепло, под одеялом пахло Сами, над одеялом пахло Сами. Люди прекрасны, даже за счет того, что только она прекрасна. Если мы – это насильники, убийцы, идиоты, педофилы, наглецы, любители пихать в задницу большие предметы или яблоки, яйца, персики, дети, начавшие половую жизнь в 12, 13, 14 лет, даже если мы антагонисты Библии: горды, завистливы, чревоугодны, блудливы, злы, корыстолюбивы, ленивы, и ангелы ненавидят нас. Мы прекрасны, если есть она. Мы прекрасны, пока я лежу с ней в кровати. Завтра я не буду с ней, а мы снова будем насильниками, убийцами, идиотами…
Я проснулся, было солнце в окне, а кровать пуста. Этот сукин сын создает чудеса больше мужского создания. ОН создает то, что прекраснее нас, а мы этому отдаемся, и природа, блять, позволяет, а потом ОН забирает ее и наблюдает что-то девственное, что больше самой девственницы, – когда мужское создание плачет. Кровь да пот – это ничто, и даже не моча.
Лежал в кровати, потел, пил пиво и умирал от алкогольной депрессии. Мокрое одеяло прятало меня от солнца и мира. Там, под одеялом, было спокойствие или его вообще нет и это просто безразличие. Уныние и женщины – улица петель и табуретов. Только мое одеяло не давало перейти дорогу. Я закрылся им по самый нос.
К полудню я решил встать и найти Берти, я зашел в ванную, там его не было и в комнате не было. Я был один. Поссал и вернулся в постель. Этот день не предвещал мне ничего. Пока не позвонила Сами.
– Привет. Чем занимаешься?
– Чем? Я один в кровати и вот вспоминаю тебя. Мы вчера спали вместе.
– Да, спали. Извини, что ударила тебя. Я думала, но не придумала, что сказать в свое оправдание.
– Ладно, я не в обиде.
– Хорошо. Есть хочешь? – причудливо спросила Сами.
– Поесть всегда можно.
– Может, тогда сходим через часик?
– Это свидание? – спросил я.
– Нет. Ты хороший парень, а я не хожу с ними на свидания.
– Нравится, когда мужик срет, не закрывая дверь?
– Обожаю смотреть на срущих мужиков, – ответила Сами.
Она сказала, я хорош? Не лучше, чем муха в куннилингусе другой мухе. Бесталанный мухилингус.
Я нашел это кафе и пригласил в него Сами. Кафе «Вечерние будни».
В этот день солнце светило особенно желто или оранжево. Кафе было самым обычным кафе, ничего особенного: пыльные стекла, карга-официантка и запах толстого слоя подгоревшей рыбы, доносившийся из сокровенных мест заведения. Когда начинает смердеть рыбой, пропадает всякий аппетит. Запах рыбы только в океане – там его место. В этом кафе уже не было романтики, как описывал таксист, может, ее и тогда не было.
Пот шипит на лице от дыма сигарет, я смотрю на курящего мужика, глотающего дым и светлое пиво. Я ждал Сами. Официантка принесла меню, и во всем списке не было ни одного блюда из рыбы, выходит, это не запахи кухни. Это запах старой тетушки «Вечерние будни».
Сами все-таки пришла, а на ее длинных ногах были надеты короткие теннисные шортики, это прекрасная женщина. Она села напротив. Липкий стол спрятал ее ноги, и я остался наедине с ее лицом. Меня не должен интересовать верх женщины, там нечего делать. В большем случае мужика привлекает пизда, а не женщина. Когда нет любви… Она больше. Любовь обманула самую великую наебщицу – природу. Мало животных, которые подчиняются ей. Но
