невольно согласился, что, действительно, заснуть ему было самое лучшее.
Доктор опять отошёл, а Урвич, сам не заметив, как, погрузился в здоровый, крепительный сон.
XXX
Сон так хорошо подействовал, что Урвич проснулся совсем бодрым, и явившийся опять к нему доктор проговорил, потирая руки:
— О, да вы совсем молодцом! Хотите попробовать встать и выйти на палубу, чтобы подышать воздухом?
— Я бы с удовольствием, — обрадовался даже Урвич, — но…
И он остановился, не договорив.
— Но, что такое? — переспросил доктор.
— Мне не во что будет одеться, — пояснил Урвич и сконфузился.
— Авось найдётся! — весело усмехнулся доктор. Он подошёл к двери, высунулся и крикнул: — Крамаренко, платье барину!
— Есть! — послышался ответный бодрый возглас. И добродушный матрос сейчас же явился.
Урвич издали узнал свой собственный фланелевый костюм и сапоги жёлтой кожи, которые нёс Крамаренко.
Он сам, своими глазами видел, как черномазые разобрали эти вещи, а теперь все они были целы, как и сам он, Урвич.
— Молодцом, молодцом! — ободрял его доктор, когда он одевался, почти не требуя помощи, которую желал оказать ему услужливый Крамаренко.
Одеваясь, Урвич заметил, что над письменным столом в каюте были вделаны в стену круглые часы: они показывали половину четвёртого.
Было, очевидно, половина четвёртого дня, потому что в иллюминаторы проникал яркий свет, но какого дня — этого Урвич не мог рассчитать и потому спросил наугад:
— А что было вчера в это время?
— Ну, что было, то быльём поросло! — остановил его доктор, явно старавшийся отвлечь воспоминания Урвича и заставить его думать о другом.
— Ну, пойдёмте на палубу! — предложил он и, взяв под руку Урвича, повёл его.
Урвич был уверен, что идти ему будет легко, так он хорошо чувствовал себя.
Но на самом деле вышло не совсем так.
Ноги его оказались слабы, и он был очень доволен, что доктор взял его под руку.
Из каюты они вышли в длинный, освещённый открытыми люками коридор, пол которого был затянут линолеумом и покрыт широким красным ковром.
На лестнице, чтобы подняться на палубу, доктор ловко поддержал Урвича, так что почти втащил его наверх, и они вышли на ту часть яхты, которая называется на судах шкафутом.
Яхта была трёхмачтовая, с полубаком, спардеком и ютом, немногим уступавшая своей величиной океанским пароходам.
На спардеке возвышались две трубы.
Яхта шла полным ходом, но так плавно, что не было заметно ни малейшего толчка, и только винт шумел за кормой, и по этому шуму можно было заключить, что ход был очень скорый.
Крамаренко придвинул на палубу длинное соломенное кресло-кушетку; доктор посадил на него Урвича и сам сел рядом с ним.
Он вынул из кармана портсигар, раскрыл и протянул его.
— Хотите курить? Не знаю, как мои папиросы понравятся, но они настоящие русские.
Урвич закурил и с наслаждением затянулся, только теперь поняв, какое лишение испытал он, не имея последние дни папирос, которых не давали ему на «Весталке».
Он курил молча и соображал.
Было половина четвёртого дня, значит, солнце склонялось уже к западу, оно было по левую сторону от них, и они шли, выходило, к югу.
— Мы идём к югу? — проговорил Урвич.
— Так, верно, князь приказал, — коротко ответил доктор.
— А каков ход у яхты?
— Да как вам сказать, — улыбнулся доктор, — если я вам не совру, вы не поверите.
— Однако?
— От тридцати до тридцати пяти узлов!
— Не может быть! — воскликнул Урвич.
О такой скорости он никогда не слыхал и не считал её возможной для яхты.
— И при этом, — удивился он, — совершенно не слышно стука машины, точно один винт работает сам собою!
— Оно так и есть, — отозвался доктор, — эти трубы, что вы видите, вовсе не от той машины, которая служит двигателем, они проведены от добывателя электричества, и яхта работает электричеством.
— Так это новое слово?
— Не совсем, потому что электрические катера давно существуют; отчего же не существовать яхте?
В это время по палубе мимо них прошёл черномазый в белой чалме и таком же плаще, и вид его поразил неприятно Урвича.
Доктор, заметив это, поспешил объяснить, что черномазый — сингалезец и что экипаж яхты только частью состоит из русских, а остальные индусы.
Вообще, доктор очень охотно, подробно и много говорил о яхте и тщательно отклонял разговор ото всего, что могло напомнить Урвичу события последних дней.
…Вплоть до вечера доктор не отходил от Урвича.
Он оказался ещё милее и симпатичнее, чем был сначала, хотя Урвич сразу счёл его за лучшего человека из всех, с кем приходилось встречаться ему до сих пор.
Они обедали вместе на палубе, потому что воздух был достаточно тёплый.
В тех местах, где они были, спускаясь к югу, они приближались к полюсу и удалялись от тропиков, и здесь поэтому север считался тёплой страной, а юг — холодной.
Урвич никак не мог привыкнуть к этому и часто ошибался.
Никого, кроме доктора и матросов-индусов, Урвич не видал на той части палубы, где они сидели с доктором. Из русских матросов тоже показывался один только Крамаренко.
Шканцы были закрыты высоким спардеком, и со шкафута не было видно, что происходит на них.
— А где помещение князя? — спросил Урвич, глядя наверх на капитанский мостик, где расхаживал вахтенный офицер, коричневый индус.
Доктор рассказал, что князь занимает кормовую часть яхты, то есть ют.
Этот ют и самого князя Урвич увидал лишь на другой день.
Он провёл отличную ночь на своей мягкой койке.
XXXI
Доктор дал Урвичу какое-то лекарство и благодаря ли ему, или просто вследствие своей крепкой молодой натуры, но Урвич проснулся утром, как встрёпанный.
Вчерашний день был у него немножко в тумане. Он сознавал, однако, и помнил, что находится на яхте князя Северного, что яхту зовут «Марианной» и что яхта эта спасла его с «Весталки».
Но как она его спасла, и как он попал на неё, вот что было интересно узнать Урвичу.
Доктор отвёл его к князю.
Урвич не мог не поразиться щегольскою чистотой яхты и роскошью её отделки. Роскошь, однако, этой отделки снаружи заключалась в полном отсутствии каких бы то ни было украшений и в строгости линий. Палуба, мачты, снасти — всё было сделано из великолепного материала, но всюду царила простота, необходимая для судна, которое несёт дальнюю службу и приспособлено для больших и долгих переходов, а не для увеселительных прогулок.
Зато внутри богатство отделки превышало измышление самой смелой фантазии.
Каюта Урвича, которая
