напридумали за век освоения Трассы, век мечтаний и проектов. И тем, что готовили себя. Совершенная моторика, выносливость, самозалечивание — зачем они на Земле? Здесь и без них неплохо. — Ило встал с кресла, прошелся по кабинету, сел на подоконник. — Мы больше отнимем, чем дадим, понимаешь? Отнимем цели, к которым десятки миллионов переселенцев готовили себя, а взамен подсунем благополучие. Является ли благополучие целью человеческой деятельности? Пока его нет, кажется, что да, — но это только пока его нет.
— Подожди-подожди! — Эоли поднял ладони. — Почему — отнимем? Разве мы кого-то принуждаем действовать нашими методами? Мы через ИРЦ доводим до сведения человечества о наших результатах, о перспективах Биоколонизации. Это включается в арсенал возможностей наряду с другими. Кто желает, использует, а нет — пусть катается на комбайне «Нептун» и пристегивает зажимом Арта хоть правое ухо к левой ноге. Их дело.
— Ах, как ты не понимаешь! — Ило в отчаянии хлопнул себя по бедрам. — Не наряду с другими наш способ делать биосферу планет, совсем не наряду. Каждый, узнав о нем, поймет: дураком надо быть, чтобы теперь придерживаться иных — мелких и трудных — методов. Просто кретином. А раз так, то побоку и они, и мечты, и планы, инициативные группы, переселенческие отряды, в которых уже распределены обязанности… все. И все будут чувствовать себя дураками, обобранными. Можешь ты поставить себя на их место?
Ило в самом деле испытывал отчаяние. Он позвал Эоли, чтобы тот силой своего ума, логики, таланта (богат был этим его помощник, он знал) разрушил его доводы. А тот высказывал пустые, дешевенькие соображения, какие Ило давно развенчал в мысленных спорах с собой.
— Могу. Но не хочу, — сказал Эоли. — С какой стати! Почему бы им всем теперь, с учетом нашей новинки, не наметить себе иные цели на биоколонизованных планетах?
— Какие, не мог бы ты сказать?
— Ну… такие, как и на Земле. Мало ли!
— Вот именно: такие, как и на Земле… — Ило горестно усмехнулся. — Тогда зачем улетать? Здесь места хватает. Теперь ты понимаешь, на что мы покушаемся этим? — Он показал на автоклав На тысячелетия героической истории. Без биосферы нельзя, а без истории, думаешь, можно?!
— История пота, нужды и скрежета зубовного… сказка про белого бычка!
— Не говори так, это то, в чем проверяется человек. Мы клянем войны, с ужасом вспоминаем о гражданских междоусобицах и кровавых бунтах. С теми же, только более свежими чувствами поминаем Потепление… Но за каждым падением следовал взлет. И нынешний мир, нынешние мы — следствия всех тех причин. Всех — а они и есть история! И если лишить людей на новых планетах… необязательно того же, что было здесь, пусть чего-то своего — но непременно требующего напряжения ума и сил, риска, жертв, сильных переживаний, свирепой радости побед… и даже горя утрат, да! И если лишить их всего этого, то вырастет ли там из переселенческих отрядов, хоть и миллионных, такое, как на Земле, человечество? Или выродятся все?.. Теперь ты осознаешь ответственность?
Но пробрать Эоли было нелегко. Он пересел в кресло Ило, закинул ногу на ногу, качнулся, посмотрел на наставника с прищуром:
— Слушай, Ил, если ты так сетуешь о героике, считаешь, что она ныне дефицит, то… давай взорвем ИРЦ-главный. И еще Евразиатский да Северо-Американский, которые могут взять на себя его функции. А? Вот тогда будет навалом героики, романтики, жертв, напряжения сил… всем хватит. Пару аннигелятных зарядов в туннель — и… А какие об этой поре станут слагать песни!
Лицо Ило сделалось усталым, старым. Он подошел к Эоли, треснул его по затылку так, что тот, вылетев из кресла, упал на руки, сел на его место и долго молчал. Эоли поднялся, с удивлением, глядя на него: так с ним никто никогда не обращался, он даже не представлял, чтобы с ним могли так обойтись; и при всем том он чувствовал себя виноватым.
— Не понимаешь… — горько сказал Ило. — Настолько не понимаешь, что считаешь свой довод остроумным, просто неотразимым. Чего стоит твой талант и умение работать, если ты не понимаешь! Так, стихия в форме человека. Не тем я с тобой занимался… Что ж, лучше позже, чем никогда: объясню, почему внедрение нашего способа равно, с точностью, так сказать, до знака, взрыву ИРЦ-главного. Потому что за чрезмерно резким подъемом следует спад с такой же неизбежностью, как за спадом подъем. Человечество есть система — планетная, космическая, но, главное, инерционная. С естественной, соответствующей масштабам постоянной времени. Резкое переключение — в сторону подъема или спада, все равно — вызывает колебания. Умеренные гаснут, а чрезмерные, глобальные могут развиться в генерацию, неуправляемый разнос; тому примеров было немало. Мелкие способы и устройства для освоения планет — умеренные возмущения системы; наша Биоколонизация — глобальное разносное… Не понимаешь, — грустно подытожил Ило. — Значит, нельзя оставить эту работу на тебя. А жаль!
— Да, не понимаю, не пойму и не докажешь: как это то, что мы сделали хорошо, оказывается сделанным плохо!
— Не плохо, а… — начал Ило, но его перебил голос из сферодатчика.
— И 82, он же Мигель Андре фон Фердигайло ибн Сидоров 405/812 плюс-минус бесконечность, — объявил этот голос с бесстрастностью, на которую способны только автоматы, — требует связи с Эолингом 38!
7. Последний потребитель
— Ой, это па!.. — Лицо Эоли стало растерянным.
— Да, похоже. — Ило поднялся. — Я вас оставлю.
— Нет, не оставляй. Будь здесь, пожалуйста!
— Нет-нет, зачем же? — раздался в комнате третий голос, хорошо поставленный и с произношением чуть в нос. В датчике ИРЦ возник владелец его: если лишить лицо и тело брюзглой упитанности, а волосы седин, то это был вылитый Эолинг. — Иловиена прав, не желая мешать общению двух родственных душ, ты напрасно удерживаешь его, сын. Будь здоров, Ило, рад был застать тебя живым!
Ило молча вышел.
— Маленькая месть за неудачи своей жизни, не так ли, па? — Эоли справился с растерянностью, начал злиться. — Или ты ревнуешь? Если так, то справедливо: он не в меньшей степени мой отец, чем ты! А может, и в большей.
— Ну-ну… — Мужчина из шара с удовольствием смотрел на биолога. — Будем считать, что ты сквитал мой выпад — и хватит. Ибо никто не может быть в большей степени твоим отцом, нежели я! Вот ты смотришь на меня, я на тебя — и между нами устанавливается прочное, не нуждающееся в подкреплении словами единство. Единство иррациональное, взаимопонимание молчаливое — не имеющее ничего общего с деловым, научным, даже любовным, неподвластное моральным и ценностным критериям. Оно было и
