по живописным полям и лесам Чехословакии под прицелом кинокамер, я совсем не думала о том, что будет в фильме дальше. Я с головой ушла в образ юной девушки, опрометчиво вышедшей замуж за старого импотента, отчаянно рвущейся к другой, более полной жизни. Вместе с ней я наслаждалась чувством освобождения, которое она должна была испытывать в этот момент бешеной скачки. И когда режиссер Махаты велел мне спрыгнуть с коня, скинуть одежду и нырнуть в озеро, встретившееся на пути, это казалось самым естественным поведением для моей героини. В следующих сценах, когда у нее начался роман с молодым инженером, предложение изобразить перед камерой плотскую любовь и даже имитировать оргазм казалось мне вполне соответствующим и характеру героини, и духу фильма. Только потом, увидев ужас на лицах мамы и папы во время венского показа, я поняла, какую ошибку совершила, что фильм, который я считала «художественным», вышел просто глупым и непристойным. И никакие награды Второго Венецианского кинофестиваля не могли тут ничего изменить.
Вступительные сцены Фриц смотрел с удовольствием, даже подтолкнул локтем сидевшего справа от него итальянского генерала, когда по сюжету стало ясно, что муж моей героини импотент. Ужас начался с того момента, как я увидела себя верхом. Я знала, какие сцены последуют дальше, и мне отчаянно хотелось вскочить и убежать. Но я знала, что должна оставаться здесь, рядом с мужем, и вытерпеть все до конца.
С каждым новым эпизодом его пальцы все крепче впивались мне в руку. Я знала, что от ногтей останутся кровоточащие ссадины, но не смела сдвинуться с места или отнять руку. В комнате повисла гнетущая тишина, и я чувствовала, что гостям тоже неловко. Во время сцены оргазма кто-то невольно охнул, и Фриц уже не смог этого выносить.
— Выключите! — рявкнул он киномеханику.
Фриц встал. Не глядя на меня, зашагал прочь, мимо итальянцев. Остановился перед своими помощниками и приказал:
— Скупите все копии этого фильма у всех режиссеров, киностудий и всех частных владельцев в мире. Меня не волнует, во что это обойдется. И сожгите.
И он стремительно выбежал из комнаты.
Я провела ночь без сна, ожидая ярости Фрица. Наверное, думала я, он овладеет мной так же грубо, как в ту ночь в отеле Excelsior. Или начнет осыпать бранью, может быть, даже побьет, хотя до сих пор его гнев еще не заходил так далеко. Я ожидала всего чего угодно. Гадать, каким будет наказание, было еще тяжелее, чем с полыхающими щеками выполнять долг хозяйки — провожать итальянских правительственных чиновников и помощников Фрица. Я знала: в своем воображении эти мужчины видят меня голой, такой, какой я предстала в фильме.
Но он не объявил приговор до утра, до тех пор, пока в мою спальню не проникли бледно-серые лучи рассвета. Я уже начинала думать о том, как собрать волю в кулак, чтобы пережить сегодняшний день, и тут вдруг дверь распахнулась. Я схватила с тумбочки халат и села на кровати. Это был Фриц.
Не говоря ни слова, он подошел к кровати и рывком поднял меня на ноги. Протащил мимо суетящихся горничных и дворецкого, полировавшего столовое серебро, в переднюю. Передо мной была тяжелая дубовая входная дверь, и на ней было семь замков вместо одного.
— Тебе нужна опека и руководство, — проговорил Фриц, и голос у него был странно спокойным, без гнева. — По этим непристойным сценам, которые я видел вчера в «Экстазе», можно заключить, что ты неспособна сама принимать решения. Ты должна находиться под постоянным присмотром — моим или твоих родителей.
Его слова меня ужаснули. Сначала я хотела было защищаться и протестовать, но решила смолчать. Может быть, со временем он смягчится, а сейчас мои слова могут только еще больше разозлить мужа. Нужно подождать немного, выслушать его до конца.
— С этого дня ты будешь надежно заперта в доме, за семью замками. Будешь сидеть здесь, пока я не приеду домой вечером, чтобы сопровождать тебя в свет. Если тебе понадобится выйти из дома днем — в салон красоты, на примерку платья или к родителям, — будешь спрашивать у меня разрешения. Если я разрешу, можешь выйти, но только в сопровождении водителя или охранника.
Неужели он это всерьез? Я взглянула ему в лицо и поняла: да, всерьез. Как такое могло случиться со мной? При всем моем богатом воображении, такого я не могла себе даже представить. Фриц сделал меня своей пленницей.
В душе нарастал крик, но я помнила о папе с мамой и понимала, что давать ему волю нельзя. Слишком многое стояло на кону в этом браке, и мое счастье тут имело значение лишь в самую последнюю очередь. Чтобы преуспеть в борьбе за власть с Фрицем, нужно изображать молчаливую покорность, даже раскаяние. Как только я снова завоюю его доверие, то сумею изменить правила и, если удача будет на моей стороне, получу больше свободы. Но именно тогда я впервые задумалась о побеге.
Глава восемнадцатая
12 февраля 1935 года
Вена, Австрия
Несколько месяцев подряд я исполняла все желания мужа. Положим, не совсем так, как типичная австрийская жена из высшего света — эти женщины настолько безупречны, что их никто не замечает. То есть такую жену должно быть не видно и не слышно. Фриц тоже не хотел, чтобы меня было слышно, но, безусловно, хотел, чтобы меня было видно — при условии, что я буду вести себя по его правилам.
Я позволила ему думать, что он сломал меня, отлил в новую форму своего собственного изготовления, превратил в элегантную домохозяйку-автомат, с заученной улыбкой болтающую о милых пустяках в бальном зале, и при этом безотказную и неутомимую любовницу в спальне. Ту, которой и в голову не придет вернуться к актерской карьере или заговорить с каким-нибудь мужчиной, кроме собственного мужа. Через несколько недель Фриц вновь стал доверять мне свои секреты и спрашивать моего совета, и я уже думала, что наша жизнь вот-вот вернется в нормальное русло, если только ту хаотичную жизнь, которую мы вели до просмотра «Экстаза», можно считать нормальной, — хотя наложенные на меня ограничения он пока еще не снял.
Но внутри, под маской невозмутимости, во мне все кипело, и я старалась понемногу отвоевать хоть какую-то территорию. Во время своих дозволенных походов по магазинам в сопровождении водителя я нарочно спускала шиллинги тысячами, одних шуб накупила целый гардероб, пока наконец Фриц (который досадовал на мою расточительность, но не хотел показаться скрягой) не решил, что
