— Сам он мамонт позорный, — это был Артур.
— Петр Фомич ему устарел, — это была я.
— Я сюда больше не пойду, — это была Катя.
— Разумеется. Никогда больше! — а это был финальный дуэт, мама и папа.
…
— Обычно я такой неприлично дорогой коньяк дарю, а не пью сам, — Артур набулькал по глотку янтарной жидкости, а теперь крутил в руках бокал и принюхивался.
Все это, да еще и на моей кухне, было серьезным испытанием моей и так истерзанной нервной системы.
Артур, Артур! И что ты со мной делаешь…
Я взяла свой бокал, глотком, не чувствуя вкуса, осушила.
Артур чуть тронул губами свой.
— Катя, — обернулся он к дочери, которая стояла на пороге кухни и счастливо улыбалась. Как в детстве, совершенно безмятежно, когда была совершенно уверена в том, что любит целый мир, а он ей платит тем же.
— Да, папа.
— Скажи, пожалуйста, почему о проблемах в школе мы с мамой узнаем уже тогда, когда изменить ничего нельзя?
— Ну, слушай, — возразила Катя, — ты же не можешь снять с должности этого… хм…
Под моим недовольным взором ребенок все-таки проглотил нелестную характеристику взрослого человека.
— Это, между прочим, он выгнал Лию Исаевну! А новая кикимора постоянно говорит, что я дура и лентяйка, и что с такими руками как у меня только на баяне играть! Сама-то! Бензопила!
— Почему ты не сказала, Катя? — я едва не схватилась за голову.
Я знала, что у Кати новый педагог. Мне Лия Исаевна сама сказала в конце прошлого года, что уходит. Уезжает к детям в Канаду, ее там пригласили в консерваторию, все так же преподавать скрипку. А заменит ее молодой, но опытный специалист с лучшими рекомендациями…
Видимо, не хотела расстраивать. Или сама ее не видела. Бензопилу эту. Надо же! Назвать Катю — лентяйкой!
Артур только вздохнул и набулькал мне еще коньяку.
— Дочь. При первых признаках того, что что-то идет не так. Надо! Не молчать! Есть же я. Есть мама. Вот почему?
Он вопросительно посмотрел на меня, я согласно кивнула. Все это перенести на трезвую голову было просто невозможно.
— Потому что это мой выбор, — вскинулась Катя. — Потому что я хочу найти себя, а не вечно подражать этому старью.
— Какому старью? — изумился Артур.
«А! Так он не в курсе революционных теорий своей малышки?! О-о-о!»
Я сама взялась за бутылку и набулькала до краев в бокальчик. И замперла, превратившись в зрителя.
— То, что делаете вы — это отстой! — не обманула моих ожиданий Катя.
— Да что ты! — Артур сделал заинтересованное лицо.
А я… Странно, но я даже не бесилась. Я… любовалась. Или это так коньяк подействовал.
— Да! — Дочь взмахнула руками. — Ничего нового. Те же гармонии, те же мелодии сто лет подряд. Тоска же! Как пони, что бегают по кругу и гордятся тем, что они — самые крутые. И у них — высшее музыкальное образование.
— Ага, — кивнул Артур. — А ты так не желаешь?
— Нет! — страстно выкрикнула дочь и дернула головой, словно перебрасывая косу за спину. Увы. Косы не было, а с зеленым хохолком эффект был совсем не тот. Но Катю это не смутило. — Я хочу свободы! В жизни! В творчестве!
— И поэтому сделала все, чтобы тебя выперли из школы, где ты была успешна?
— Школа — отстой! Ты сам видел!
— В данный момент не буду спорить, но что дальше?
— Я буду работать над своим проектом.
— На здоровье. Работай. А образование?
— Нет! — гордо заявила наша Жанна Д`Арк и вздернула носик.
Артур посмотрел на меня, я, вздохнув, на него.
— Значит, тебя вынесло не с зеленых волос.
— Почему? — вздохнула я. — Косу до слез жалко.
Артур повертел в руках бокал, нахмурился. Отставил. И посмотрел на дочь так, что она разом подтянулась и встала по стойке смирно. Вот уж таких талантов я за ней не замечала. Может, благотворное влияние нового директора?
— Ты учишься и получаешь образование. Лучшее из возможных, а это значит — классическое! И параллельно работаешь над своей сольной карьерой. Педагогов мы с матерью тебе подберем. Думать про классику что тебе угодно — это на здоровье. Никто не запрещает. Но остаться неучем и подбирать три блатных аккорда в ля миноре — не твой путь.
Лицо Кати расплылось в блаженной улыбке. Она закивала, явно предвкушая нечто великое.
— Но, — поднял палец Артур. — Скрипка, наряду со всем остальным — у тебя по-прежнему четыре раза в неделю. И, Катя… ты понимаешь, что лучше не халявить.
— Папа! — возмущенной сиреной взревела дочь, — как ты можешь!
— На этом все, — оборвал ее возмущение Артур.
Я ожидала скандала. Взрыва. Мятежа с элементами пугачевского бунта и показательного бросания скрипки в набежавшую волну. Но… дочь очаровательно улыбнулась. И сказала:
— Хорошо, папа.
— И классический вокал! — добавила я, чисто чтобы проверить реакцию. Не подменили ли нашу бунтарку.
— Люблю тебя, мама, — радостно просияла дочь. Чуть помолчала, любуясь нашими офигелыми от такой покладистости лицами, и добила: — А Маша занимается с Пал Федорычем. Можно я с ней? Вот как раз сегодня у нее урок…
Артур взглядом спросил у меня разрешения и кивнул:
— Хорошо, иди. Я с ним договорюсь.
Мы дождались, пока Катя проверещит свое «Й-йес!» и убежит, едва сунув ноги в угги и прихватив дубленку.
— Катя, шапку… — прошептала я, понимая всю тщетность попытки достучаться до ребенка, летящего на крыльях вдохновения.
Ответом мне была хлопнувшая дверь. И забытая перед зеркалом шапка. Как всегда.
— Это адское терпение надо, Ань. И как ты это выносишь? — жалобно спросил Артур.
Я несколько нервно рассмеялась.
— А у тебя хорошо получилось. Лучше, чем у меня в последнее время.
— И ты что, серьезно думаешь, что дочь кинется заниматься скрипкой, как ей сказано было?
— Нет, конечно. — Я вздохнула. Что-то сегодня вечер вздохов. — Но что с ней делать?
— С Олесей посоветоваться, учитель все-таки. Ты знаешь, ее Томбасов нанял, чтобы из нас человеков сделать.
Я кивнула. Судя по тому, что я наблюдала, ей это вполне удалось.
Мы в уютном каком-то молчании выпили коньяк. И я вдруг так легко, так естественно оказалась у Артура на коленях. Прислонилась к надежному плечу, вдохнула сумасшедше родной и вкусный запах. Скользнула носом по его щеке, укололась о розовый мохеровый шарф — и осторожно стянула его.
