Ознакомительная версия. Доступно 7 страниц из 33
Когда уже погасили свет, совралось легко, как в песне.
— Мне надо в Москве постоянно прописаться. Меня уже трижды предупреждали.
— Кто? — закричала Варя. — У нас неквалифицированные — все временные.
— Всех и предупредили.
— Я поговорю, — уже тихо сказала Варя.
— А вот не надо! Не надо на меня обращать внимание. Лучше поискать выход. Не всю ж жизнь быть в нелегалах? Лучше замуж выйти.
Варю охватил ужас. Что, она не знала, что другого пути у молодых детдомовских девчонок, как и у лимитчиц, не было? Конечно, за деньги можно и без замужа, но все равно нужна площадь. Девчонка заснула, а Варя билась головой об стену — искала «топор под лавкой». К утру нашла — мать.
Прибежала к ней, та ещё лежала под одеялом, разминала коленки, которые всю ночь попискивали от боли. Хорошо, что у Вари ключ и не надо выбираться из тепла.
— Что с тобой, дева?
Так мать обращалась к ней, когда что-то не понимала в дочери. Варя ненавидела это обращение. В нем было нечто и оскорбительное, и старозаветное, и издевательское. Дочь поймала себя на беге — кинуться на лежащую мать и придавить своим тяжелым телом. Дела на раз. И уйти, как не было. Никто её не видел, а главное, никто на неё не подумает, как не подумали на её отца, а она ведь верила, что это он бросил бомбу. Отец хотел убить её и Вареничка. Они тогда, кажется, что-то говорили ему, что поедут на Палашевский рынок, там всегда были хорошие грибы. Или не грибы? Но они не пошли. А он пошел. Ведь отец, подвыпив, говорил: «У каждого есть грех, за который можно убить без суда и следствия. Грех бывает страшный и тайный. Человеку надо помочь от него избавиться».
Она думала: это он о её грехе. О её бессилии перед Вареничком. Он решил помочь ей избавиться — отец ведь. Понимал её позор, её клятость. У неё переворачивается сердце от благодарности отцу, что не сумел, что у старого дурака не хватило то ли ума, то ли замаха.
— Так что там у тебя, дева? — Голос у матери противный, как бы пропущенный через боль в коленке.
— Ты знаешь, я ненавижу это слово.
— А я люблю, — смеется мать. — Оно как песня. Ну так что тебя с утра пораньше сдернуло?
Мысли об отце увели Варю в сторону. Она даже забыла о броске тяжелым телом на старуху. Она пристойно, подняв плащик — на улице с утра моросило, — присела на краешек кровати.
— Да дело копеечное, я так считаю, но делать надо быстро. Знаешь девочку, что у меня живет? Она мне как сестра, да что там — больше. Ее надо прописать. Ну, к кому я могу обратиться, как не к тебе?
— Дурья дурь, — ответила мать. — Нас на этих метрах прописано двое, а троим уже делать нечего. Даже будь она сродственница… А про чужих и слышать не хочу. Придушит, прирежет. Столько случаев, что даже удивляюсь, как это люди не обучаются на примерах.
У Вари больно застучало в виске. Ну что делать с матерью? Мать же увидела её боль и палец дочери, прижатый к жилке, и гримасу, делающую её совсем некрасивой. Господи ты, Боже мой! Так и не находится на неё человек. Уже теперь и время вышло… Носится с чужой девчонкой. Воистину, меньшинствующие.
— Было бы ей лет десять, удочерила бы, что ли? — сказала мать мысль, не предназначенную дочери, а придуманную сходу для победы над предыдущей. Не думала, не думала, а потом возьми и подумай. — А так, с какой она тебе стороны? Один грех.
Ну, и какими словами отвечать на это матери? А насчет всяких случаев мать права. Варя уходила и думала, что Вареничек её — девочка жестокая, и ничего она про неё не знает; детдом, потом какая-то из помощи детям уговорила взять её в фирму, мол, девочка умная и аккуратная, уговорила, уболтала… С чего бы, а?
Все в Варе заколотилось от ревности, от боли, что этот кусочек счастья не только ей достался, а уже был надкусан и опробован. Ведь эти комитеты по детям ничего не делают за так, если уж устраивают на работу — то на тяжелую, грязную, все это знают! У Вари колотилось в груди так, что вполне можно было работать небольшим мотором, для полива огорода, например. И ноги сами понесли её в отдел социальной помощи детям-сиротам. Ну, умно ли? Но надо узнать! Надо!
Она вышла к ней в коридор, Лина Федоровна, толстая тетка с толстыми украшениями.
— Что, неприятности? — спросила она. — Просишь, просишь об этих поблядушках, а они из сумок тащут, на мужиков вешаются.
Уф! Как отлегло.
— Нет, нет, — сказала Варя, — ничего подобного, все в порядке. Девочка хорошая. Я даже её к себе взяла жить… Временно…
— А где ж её парень? — спросила Лина Федоровна. — Она мне тут хвасталась, что они собираются пожениться. И парня показывала. Шофер. Складный такой. Эдуард, кажется.
Варя потеряла сознание на полминуты, не больше, а скорее даже меньше, но завалиться успела, и так неудачно: виском на печную заслонку. Контора была в старом доме. И в нем сохранилась уже без надобности большая голландка с чугунного литья орнаментальной заслонкой и тяжелой округлой ручкой в виде груши. Конторщики давно отапливались батареями, а голландкой хвастались, изразцами во всю стену, её изящным фруктовым узором. В гостиной ведь раньше стояла, это сейчас она в коридоре и освещена плохо, потому что архитекторы двадцатых перегородили гостиную на коридор и кабинеты, кабинетам достались окна, а голландка затихла в полутьме прихожей. История с печкой интересна сама по себе, в ней много человеческих страстей, огня (печь все-таки), но ещё не было в ней завершающего все на свете момента смерти. А теперь на тебе.
Не зря ведь болел височек у Вари, как чувствовал, что скоро ему не жить. Именно им и ударилась она в этот свой полуминутный, а может, вообще секундный обморок (кто стоял с часами, окромя всевышнего?). Только Лина Федоровна видела, как завалилась её посетительница набок, скользнула по изразцам и — бух! — головонькой об отличную, на долгую жизнь заслонку. Какой краткосрочный сосуд выдержит такую встречу? Временного с вечным?
Хотя в больнице потрясенную мать и утешали, что смерть дочери была мгновенной и без страданий, все было не совсем так. При скольжении по изразцам Веру охватывала с головы до пят лютая ненависть к мужскому полу, острое желание его уничтожения, всего, единым покосом, чтоб раз — и не стало! И она увидела это мертвое мужское поле, и ей было так хорошо и сладко, что возвращаться в ещё пока двуполый мир не хотелось до боли в сердце, и литая ручка заслонки с большим удовольствием пошла ей навстречу.
Вот теперь и думай: смерть выбирает нас или мы ее? Одним словом, вальс-бостон. Красивый до умопомрачения, между прочим, танец. Раз-два-три, раз-два-три… Влево, вправо… Так прекрасно, как и не бывает в жизни… И не хочется, чтобы это кончалось… Раз-два-три — и уйти туда, где должно быть лучше, должно! Разве случайна прекрасная музыка, разве она обманет?
Варя не умела танцевать, а бостон ненавидела особенно, потому что вот эти раз-два-три, раз-два-три ей мечтались.
Мать страдала не от смерти дочери; с времени отдельного житья они и говорили-то редко. А вот зачем она приходила перед смертью? Зачем-то же приходила? Мать пыталась, но не могла вспомнить и маленькую Варю, не могла вспомнить и молодого мужа. И она стала редко выходить на улицу, много ли ей одной надо?
Ознакомительная версия. Доступно 7 страниц из 33
