Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 69
Однажды ночью вероломный шаман забрался в глубочайшую нору, где находилось сокровенное святилище, посвященное Тзаттогуа. Предварительно он навеял сон на евнухов, поставленных охранять святыню в неприкосновенности. Их тучные тела развалились на мозаичном полу перед блестящим пологом, скрывавшим внутренние пределы от случайного осквернения нечестивым глазом. Йехемог, крадучись, прошел мимо них на босых трехпалых ногах. За блестящей тканью его глазам открылась комната, лишенная украшений. Она была пуста, если не считать идола – жирного, непотребного, похожего на жабу божества. Привыкший к неотесанным идолам, вырезанным из ноздреватой лавы неумелыми руками своих соплеменников, шаман изумился мастерству, с каким неизвестный скульптор создал изваяние из твердого и хрупкого обсидана. Он восхищался непревзойденным искусством забытого художника, который снабдил приземистую жирную фигуру бога подобием волос и свел в его чертах признаки жабы, летучей мыши и ленивца. Громоздкое божество полуприкрыло сонные глаза, которые, казалось, светились холодной ленивой злобой; безгубый оскал рта вызвал у Йехемога мысль об улыбке, хотя она больше напоминала злорадную усмешку.
Его недавнее презрение к божествам поблекло, сменившись предательской дрожью. Мгновение он колебался, почти напуганный неестественным, почти живым видом идола, который, казалось, мог вот-вот пошевелиться, бдительно и вполне реально. Но идол так и не ожил, и тогда насмешка и отрицание всего неземного укрепили шамана в его слепой уверенности.
Настало время окончательного осквернения: теперь Йехемог метафорически отрекся от прежних убеждений и похитил из-под ног божественного святого образа его главное сокровище, пергамент, где хранились дьявольские секреты древних Гнофексов. Собравшись с духом, он отбросил последние остатки суеверного ужаса. Йехемог опустился на колени, взломал печать сосуда из мамонтового бивня и извлек драгоценный свиток.
И… абсолютно ничего не случилось. Черная блестящая статуя оставалась неподвижной: она не шевелилась, не карала Йехемога молнией или внезапной проказой. Волна облегчения коснулась его волосатой груди; он замер в ликующем исступлении. Но в следующий миг Йехемогу стало грустно, ведь только сейчас он разобрался в порочной мистификации, какую хранители культа учинили над ним. Невинных юнцов Вурмитов вводили в заблуждение так, что их самым заветным стремлением становилась мечта о головном уборе иерофанта! Изысканнейшее извращение! Эта мысль возбудила в нем страстное желание осквернить священные пределы с невиданной доселе силой богохульства.
Перед тем, как покинуть навеки сырые и грязные норы для поисков новой уединенной жизни среди болотных миазмов и саговниковых джунглей, он решил совершить поругание столь непоправимое, чтобы испачкать, развратить и растлить на все времена приверженцев идола, которые придут в цитадель этой лживой религии. Йехемог держал в лапах истинное орудие триумфального мщения. Чтобы вернее осквернить храм Тзаттогуы, он принялся распевать перед древним изваянием, внутри самого священного места, отвратительные литургии, которые прежде служили врагам его народа для прославления своего непристойного зверского божества.
С искаженным яростью лицом Йехемог развернул древний пергамент и, напрягая маленькие глазки, принялся читать письмена. Ему удалось установить их значения. Черное знание Гнофексов сводилось, в сущности, к прославлению и задабриванию их скверного божества. Ритуал заклинательного культа показался шаману исключительно обидным для Тзаттогуы и его самообманывающихся слуг. Заклинание начиналось резкой диковинной фразой: «УЗА-ЙЕИ! УЗА-ЙЕИ! Й’КАА ХАА БХО-ИИ», – и заканчивался серией безумных завываний Вурмитов. Стоило Йехемогу прочесть литургические формулы вслух, он заметил, с какой легкостью произносит их. К концу ритуала шаман обнаружил, что его глухой и дребезжащий голос достиг необычайной музыкальности, а маленькие уши начали расти, напоминая теперь хлопающие уши уродов Гнофексов. Глаза также изменились и, казалось, вылезали из орбит… Закончив последнее завывание, шаман бросил свиток Марлока. Он с ужасом рассматривал себя.
Его гладкая миловидная кожа исчезла, взамен появилась густая поросль всклокоченных волос. Рыло расширилось и вышло за пределы, считавшиеся красивыми у Вурмитов, оно превратилось в голый хобот. Йехемог истошно завыл, когда охваченный леденящей душу паникой понял, что слова, призывающие поклоняться, имеют при определенных обстоятельствах совершенно буквальное значение. Отвратительные крики шамана подняли из заколдованной дремоты грубых тяжеловесных евнухов, и те с шумом ввалились за блестящий занавес. Они обнаружили прокравшегося тайком Гнофекса, корчившегося на грязном волосатом брюхе, издавая кулдыкающне звуки перед улыбчивыми, загадочными и лениво-злобными глазами Тзаттогуы, и отправили вонючего гостя на тот свет. Один из евнухов замешкался с некой анатомической натурой, но читатели, наиболее подверженные тошноте, будут только благодарны, что я сдерживаю свое перо от подробного описания.
Тени
Теней во дворце Августа было много. С серебряного трона, который почернел намного раньше, чем люди научились вести отсчет времен, с колонн и разрушенной крыши, через проемы разбитых окон они падали и, смешиваясь, создавали многообразные, доныне невиданные узоры. Передвигаясь черными, фантастическими спектрами гибели и опустошения, они постепенно пересекали залы, комнаты и каморки дворца серьезным и едва различимым танцем, а музыкой служили изменчивые движения солнц и лун. Они были длинны и стройны, подобно всем другим теням, возникающим в промежутке между ранним рассветом и закатом снижающегося солнца. Сядьте на корточки и внимательно приглядитесь, как они интенсивны в полнолуние и слабо угасают под увядающей луной; а в межлунной темноте они как бесчисленные языки, скрытые стиснутыми и тихими губами ночи…
Ежедневно в место теней и опустошения прибывали паломники, чтобы насыщаться зрелищем серебряного трона, наблюдая тени, которые несли опустошение. Ни король, ни раб не обсуждали последнего посетителя дворца, его прежние обитатели, короли и рабы, были бессильны, подобно неосязаемой темнице столетий. Могилы несчитанных и забытых монархов белели на желтых окольных путях пустыни. Гниение некоторых зашло так далеко, что они всплывали из песков и вглядывались пустыми глазницами черепов в крышку смотрящих вниз небес; другие все еще сохраняли неоскверненную изоляцию смерти, и были словно закрытые глаза – лишь миг как мертвы. Но тот, кто наблюдал тени, ползущие от серебряного трона, не замечал ни костей, ни перемещения барханов, что двигались к разрушенным могилам, протягивая к ним невидимые руки, темные от праха королей.
Он был философ, но некому было узнать – из каких земель. И при этом не было никого, чтобы спросить, чем восхищался и какое знание искал он в разрушенном дворце глазами, полными прошлого.
Какие мысли перетекали через его сознание в унисон с перемещением прозрачных теней? Его глаза были стары и грустны от мыслей и мудрости; его борода длинна и бела, она свисала на простую белую одежду.
В течение многих дней он приходил с рассветом и отбывал с закатом; и его тень клонилась рядом с тенью трона и перемещалась вместе с другими. Но однажды он не ушел; и тогда его тень слилась в одно с тенью серебряного трона. Смерть нашла его лежащим слева, там, где он истощался в пыль, которая была точно такой же, как пыль рабов или королей.
Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 69
