Мы куст принять готовы за медведя.
Действительно, как писал поэт-символист девятнадцатого века Малларме, поэзия пишет о «ce seul objet dont le Néant s’honore» («той единственной вещи, в которой славит себя Ничто»). Шекспир более точен и описывает триаду: безумец видит чертей повсюду (принимает куст за медведя), влюбленный видит возвышенную красоту в самых обыкновенных чертах лица, поэт «воздушным теням дарует и обитель, и название». Во всех трех случаях имеет место зазор между обыденной реальностью и трансцендентным нематериальным измерением, но этот зазор постепенно уменьшается: безумец просто ошибочно принимает реальный объект за нечто иное, не видя то, чем он является на самом деле (вместо куста ему видится грозный медведь), влюбленный настаивает на реальности объекта любви, который не заменяется чем-то другим, но «пресуществляется» до явления возвышенного уровня (обыкновенные черты лица любимой воспринимаются как есть, но они, как таковые, возвышаются – я вижу в них, как они есть, красоту). В случае поэта трансцендентность сводится до нуля, т. е. эмпирическая реальность «пресуществляется», но не в выражение/материализацию некой высшей реальности, а в материализацию ничто. Безумец непосредственным образом видит Бога, он принимает человека за Бога (или дьявола), влюбленный видит Бога (божественную красоту) в человеке, но поэт видит лишь человека, стоящего на фоне Ничто[85].
Возможно, мы можем использовать эту шекспировскую триаду безумца, влюбленного и поэта, чтобы предложить классификацию событий, основанную на лаканианской триаде Воображаемого, Символического и Реального: безумец живет в воображаемом измерении, путая реальность и вымысел; влюбленный отождествляет возлюбленного с Абсолютом в символическом замыкании означающего и означаемого, которое, тем не менее, сохраняет зазор, навеки отделяющий их друг от друга (влюбленный прекрасно знает, что в действительности его/ее возлюбленный – обычный человек, со всеми своими слабостями и недостатками); поэт вызывает феномены, заставляя их возникать на фоне пустоты Реального.
Для Лакана, Воображаемое, Символическое и Реальное являются тремя основными измерениями, в которых живет человек. Измерение воображаемого состоит из нашего непосредственно прожитого опыта реальности, но также и из наших сновидений и кошмаров – это сфера явлений, того, как нам являются вещи. Символическое измерение – то, что Лакан называет «большим Другим», т. е. невидимый порядок, структурирующий наше восприятие реальности, сложная сеть правил и смыслов, которые делают то, что мы видим, таким, каким мы его видим (и то, что мы не видим, таким, каким мы его не видим). Реальное же – не просто внешняя реальность, но, как утверждал Лакан, «невозможное»: нечто, что не может быть непосредственно воспринято или символизировано – как, например, травматическое столкновение с крайне жестоким насилием, дестабилизующее всю нашу вселенную смысла. Как таковое, Реальное можно различить только в его следах, последствиях или отголосках.
Эта триада далеко не исключительно лаканистская, другая ее версия была предложена Карлом Поппером (1902–1994) в его теории третьего мира (так Поппер называет символическое измерение, или порядок)[86]. Поппер осознал, что обычного деления всех феноменов на внешнюю физическую реальность (от атомов до наших тел) и внутреннюю духовную реальность (чувств, желаний, опыта) недостаточно: идеи, о которых мы говорим, не просто переходящие мысли нашего разума, так как эти мысли относятся к неизменному нечто, хотя сами проходят или изменяются (когда я и мой коллега мыслим, что 2+2=4, мы мыслим одно и то же, хотя наши мысли материально разнятся; когда группа людей в разговоре обсуждают некий треугольник, они каким-то образом все говорят об одном и том же). Поппер, конечно же, не является идеалистом – идеи, с его точки зрения, не существуют независимо от мыслящих, они – результаты наших мыслительных операций, но их, тем не менее, нельзя непосредственным образом свести к этим операциям – они обладают неким минимумом идеальной объективности. Чтобы ухватить эту сферу идеальных объектов, Поппер ввел термин «третий мир», и этот третий мир в общих чертах соответствует лакановскому «большому Другому». Но слово «порядок» не должно вводить нас в заблуждение: символический порядок Лакана не является предустановленной сетью идеальных категорий или норм. Стандартный деконструкционистский/феминистский упрек в адрес теории Лакана атакует ее якобы скрытое нормативное содержание: Лаканово понятие Имени-Отца, агента символического Закона, который регулирует половое различие, якобы вводит норму, которая, даже никогда не будучи полностью актуализованной, тем не менее навязывает стандарт сексуальной ориентации, каким-то образом исключая тех, кто занимает маргинальную позицию (геев, транссексуалов и т. д.); более того, это норма явно исторически обусловлена, не являясь всеобщей характеристикой человека, как якобы утверждает Лакан. Но этот упрек Лакану основывается на путанице относительно слова «порядок» во фразе «символический порядок»:
«Порядок», в правильном смысле этого слова, означает не что иное, как определенную сферу: он не указывает на порядок, который необходимо уважать или которому необходимо следовать, и еще менее того он означает идеал, к которому необходимо стремиться, или гармонию. Символическое в использовании Лакана означает тот основной беспорядок, возникающий на смычке языка и сексуального[87].
Символический порядок Лакана, таким образом, по сути своей оказывается непоследовательным, противодействующим, неполноценным, «перекрытым» порядком вымыслов, чей авторитет – авторитет обманщика. Именно за счет этой непоследовательности, по мнению Лакана, три измерения Воображаемого, Реального и Символического являются переплетенными мирами, как в известном рисунке Эшера «Водопад», изображающем поток воды, вечно текущий вниз. Здесь мы задаемся вопросом: какой вид события подпадает под каждое из этих трех измерений? Что такое воображаемое событие, реальное событие, символическое событие? Вопрос настолько широк, что мы не можем охватить его за одну остановку – мы должны, начиная с этой остановки, пересесть три раза.
