Вот, допустим, все у нас сложилось. Произошло чудо. И она благодаря этому чуду полюбила меня, вашего Комбата, ничем таким непримечательного — не слишком умного, не особенно красивого и даже не больно-таки удачливого.
И что? Потом — что? «Поехали со мной в Зону»? «Я буду ходить за хабаром, а ты будешь сидеть дома и жарить мне куриные окорочка»?
Ведь она, я был в этом уверен, к совсем другой жизни привыкла. Вместо зомбаков в этой другой жизни красивая и чуточку странная восточная музыка с барабанами и дудками, вместо бандитов — благодарные зрители, вместо артефактов — цветы и рахат-лукум…
Мы познакомились совершенно случайно. И вы не поверите, я вообще не узнал ее.
После окончания программы я вышел из кабаре и направился к своей гостинице. Проходя через парковку, я заметил невысокую брюнетку с аккуратной кудрявой головкой, бледную, с потерянным выражением лица. На брюнетке был светло-голубой джинсовый костюм — брючки и куртка. Брюнетка пыталась поменять колесо у своей убогой малолитражки, но домкрат отчего-то совершенно не желал служить опорой в этом дурацком деле.
Надо ли говорить, что я помог девушке с колесом? И только когда она в третий раз рассыпалась в благодарностях, до меня дошло, что передо мной — да-да, та самая богиня со сцены «Овации».
Только теперь лицо ее полностью лишено грима. На голове больше нет длинногривого парика. А вместо роскошного, расшитого разноцветными бусинами и блестками лифа и разлетающихся на всяком вращении шаровар, украшенных широким, драгоценным поясом с бубенчиками, обычная городская одежда.
Я, конечно, пригласил ее в ресторан.
Она отказалась, но телефон мне оставила.
На следующий день я пригласил ее погулять в парк.
Она согласилась…
Короче, я сам не заметил, как провел в Киеве два месяца.
Партнеры обрывали мне телефон. Недруги пустили слух о моей гибели. Костя «Тополь» Уткин, отчаявшись уговорить меня вернуться при помощи традиционных увещеваний, упирая на прибыли и сталкерскую честь, нарочно говорил ни о чем.
Все было тщетно. Я увяз в своей любви, как муха в теплом меду. И сладко, и выбраться мочи нет, и что делать завтра неясно.
Мой день выглядел так: с утра я тщательно готовил себе и Лейле завтрак, теперь мы жили в снятой квартире. Затем мы занимались любовью — благо сексодром в этой квартире был три на три метра.
После этого Лейла мчалась в хореографический класс — она ведь танцовщица, поддерживала форму каждый день! — а я шел шататься по столице.
Возвращался. Читал книги. Готовил нам обед.
Мы вместе кушали. После обеда я зашпиливался в какой-нибудь убойный шутер на своем ноутбуке, а Лейла бежала по делам — проведывала маму по имени Наргиз, которая работала тренером по беллидэнсу или кого-нибудь из подруг, и мчалась в клуб. А я пока то да сё — читал книжки и лазил по Интернету в поисках все новой информации по поводу сбыта артефактов и новейших девайсов…
Вечером я встречал Лейлу возле черного выхода из кабаре и мы ехали домой на ее крохотной «реношке» в отдаленный спальный район, из которого, казалось, до Зоны ближе, чем до центра. Мои ноги упирались мне в подбородок, и, казалось, я копчиком чувствую каждую яму. По возвращении домой мы выпивали бутылку французского сухого вина — после выступлений Лейла обычно была нервной, перевозбужденной и спать не хотела.
Ей нужна была релаксация и она ее получала. Потом мы ложились спать. А утром все повторялось снова…
Через три месяца такой жизни я понял: надо что-то решать.
А что?
«Выходи за меня замуж, Лейла?»
Меня все устраивало. Мне все нравилось. Я любил Лейлу.
Но вот эту-то фразу я никак не мог произнести. Черт его знает почему.
Может, потому, что во время нашего общения Лейла в основном молчала? Или потому, что имя «Лейла» в переводе с арабского означает «ночь»? Возможно ли в принципе жениться на ночи?
Разумеется, соображения о том, что я увезу милую и добрую столичную танцовщицу в ад под названием «закраины Зоны», тоже имели место. Но в основном дело было не в них.
— В субботу мой день рождения, — как-то утром сказала Лейла своим тихим мелодичным голоском. — Мы куда-нибудь пойдем? Или дома праздновать будем?
— Я уезжаю сегодня вечером, — сказал я, стараясь не смотреть ей в глаза. — Сегодня Костя раз десять звонил… Теперь по-настоящему пора.
— Ну… Пора так пора, — с трудом проглотив комок обиды, сказала Лейла.
Она ушла в свой хореографический класс, а я собрал вещи и уехал, не дожидаясь вечера. До сих пор казню себя, что не купил ей подарок на день рождения. Не послал даже цветов.
Мудак? Мудак. Никогда так не делайте, мужики.
Глава 9. С голой пяткой на саблю
We will we will rock you!
«We Will We Will Rock You», Queen
Я не сразу понял, откуда нас обстреляли.
Более того, я не сразу вообще понял, что мы находимся под обстрелом.
В первые секунды подумал: еще одна волна Выброса идет.
Ведь точно так же что-то увесисто ухнуло у борта вертолета, раскачав машину. Точно так же по сетчатке ударила нестерпимо яркая вспышка. И вновь надрывно заголосил в корзине перепуганный Капсюль.
Самым сообразительным оказался старший сержант Юсов.
— Товарищ майор, мы обстреляны! Разрешите покинуть машины! — выкрикнул он.
— Разрешаю. Всем рассредоточиться!
В радиообмен вклинился Борхес:
— Только ни в коем случае не ищите укрытия за бетонным забором Подстанции. Там аномалий больше, чем бетона.
— Все слышали товарища проводника? — осведомился Филиппов.
И, не дожидаясь ответа, повелел:
— Выполняйте.
Мы едва успели кубарем выкатиться из десантного люка нашего Ми-17, как дюраль винтокрылой машины был вспорот крупнокалиберными бронебойно-зажигательными пулями, которые на сленге многих сталкерских кланов именуются «болтами».
Какое именно оружие выпустило «болты» — отечественная снайперка ОСВ-96 или пулемет ДШК, а то, может, и вообще гауссовка третьего поколения, — я проанализировать не успевал.
А ведь от этого зависело многое. Если не все.
Потому как если это была электромагнитная винтовка Гаусса, значит, почти наверняка мы атакованы «монолитовцами».
Если 12,7-мм ОСВ-96 — «каперами».
Ну а ДШК указывал на то, что на нас набросились перемещенные сюда машиной времени советские мотострелки времен Корейской войны.
Про мотострелков, конечно, шутка. Крупнокалиберный пулемет Дегтярева — Шпагина образца 1938 года, известный как ДШК, был бы почти наверняка «долговским».
